Потерянные сокровища

Пока не принесли вино, Кейт еще раз изучила контуры черных незабудок, вспоминая разговор с мадам Парсонс. Слова мастера по эмали напомнили ей подарок Эсси, который она сделала Кейт в день восемнадцатилетия в кабинете дома на Луисбург-сквер, и ее последние слова: Я думаю, ты начинаешь понимать, что не все в этой жизни делится на черное и белое.

Как и кольцо шамплеве, жизнь бывает сложной и непонятной. Мастеров вдохновляли на создание великой красоты как любовь, так и утрата. Кейт была согласна с мадам Парсонс — и любовь, и утрата — взаимосвязаны. Желание обрести любовь, стремление воссоединяться и надежда, что тебя не забудут, — все это многообразие чувств драгоценности сохраняли в себе от их первоначального создания и проносили через все последующие перерождения. Забытое вновь возрождалось. История каждого ювелирного произведения в действительности не имеет конца. Часто эта история переживает и второе, и третье, и четвертое рождение.

Принесли вино, и Кейт сделала длинный глоток, дав напитку согреть горло. Она посмотрела на часы. В Нью-Йорке уже был час дня, и значит, Маркус вплотную занят на шоу. Должно быть, и телефон его выключен.

И все же Кейт позвонила, просто чтобы услышать его голос. Как и ожидалось, вызов сразу переключился на голосовую почту: «Привет, с вами Маркус. Или не с вами. Короче, оставьте сообщение».

Она сбросила вызов, не сказав ни слова, и установила телефон на беззвучный режим. Затем взяла ломтик багета, намазала соленым маслом и сделала еще один глоток вина, ругая и проклиная себя за подспудное желание видеть Маркуса рядом с собой здесь и сейчас.

Золотых дел мастер

Чипсайд, Лондон, 1665 г.

Аврелия сидела рядом с отцом за рабочим столом, пока он колдовал над золотым кольцом, обстукивая его на наковальне. Вдоль стены свисали с крючков длинные золотые ожерелья, словно листопад в утреннем свете, а рядом лежал полуоткрытый бархатный мешочек, в котором мерцали жемчужины. Не обращая внимания на звон ювелирного молоточка, Аврелия смотрела сквозь приоткрытые жалюзи на противоположную сторону улицы, наблюдая, как по ней тянутся гужевые повозки, загруженные гниющими телами. Трупы вывозили за город и сбрасывали в огромные ямы. Девочка потянула за веревку на жалюзи и чуть приоткрыла их, чтобы впустить в мастерскую мягкий летний свет. Отец нахмурился. Как иностранцу, ему запрещалось открывать витрины магазина.

Над косяком входной двери висели три ярко-красных рубина, оберегающие мастерскую от чумы, которая охватила весь Лондон. Воздух в мастерской был кисло-сладким. Каждый день мама опрыскивала комнату лимонной водой, чтобы убить вонь, проникающую с улицы. Мама хотела, чтобы отец вовсе закрыл мастерскую до тех пор, пока болезнь не отступит, но папа настоял на своем. А чем еще он мог заниматься все это время? Кроме того, папа настаивал на продолжении торговли, хотя многие лондонцы позакрывали свои лавки.

— Как же я тогда заработаю денег нам на пропитание, любовь моя, если не буду работать?

Аврелия заметила, как просияли глаза отца, когда он снял кольцо с наковальни, удовлетворенный результатом. Она, как кошка, вытянула шею, подставляя лицо солнцу, и почувствовала его тепло на левой щеке. В эти тяжелые дни оставалось довольствоваться вот такими крохотными очагами удовольствий.