Потерянные сокровища

Следующие полчаса они обсуждали дизайн изощренного бриллиантового ожерелья, нарисованного цветной гуашью в различных ракурсах, с подробной проработкой каждой детали, с примерами, как бриллианты будут смотреться на шее человека и как будут сверкать.

— Оно должно быть выставлено в галерее!

— В этом ожерелье более трех тысяч бриллиантов. Больше, чем в изготовленном в 1928 году по заказу Махараджи Патиалы.

Кейт подсчитала, что на изготовление такого ожерелья уйдет не меньше четырех лет, чтобы произвести огранку каждого бриллианта, изготовить каркас, собрать все воедино и отполировать.

— Четыре года на одно ожерелье!

— И скорее всего, его никогда не будут носить на публике, — глаза мастера таинственно блеснули, но она никогда не позволит себе неосторожность раскрыть имя заказчика.

А вот Кейт не смогла удержаться от соблазна погадать… может, это один из ближневосточных шейхов, французская содержанка или доткомовский миллиардер?

— Я хотела спросить, не найдется у вас несколько минут взглянуть на фото экспонатов из чипсайдской коллекции? — спросила Кейт.

Она достала телефон и продемонстрировала мадам Парсонс фотографии Маркуса с финифтевыми ожерельями и золотыми пуговицами.

— Господи! — вырвалось у мадам Парсонс. — Я хотела увидеть их с тех пор, как маленькой девочкой помогала отцу в его мастерской смешивать краски и убираться.

Кейт показала еще несколько крупных планов изумрудных часов и помандера и перешла к шляпной заколке в виде саламандры.

— Посмотрите на эту саламандру — ее спина усеяна изумрудами, а брюшко покрыто эмалью, похожей на мех.

— Эта саламандра, — мадам постучала ноготком по экрану, — просто требует, чтобы ты о ней рассказала. Мы создаем определенный рисунок из эмалей разных цветов… ну, как этот мех, к примеру, а эмаль, как ты знаешь, это толченое стекло. Но как отделить один цвет от другого, еще не придумали. Тут в дело вступает огонь. Мы помещаем украшение в печь и разогреваем до восьмисот градусов, но мы до конца не знаем, что там получится. Это риск, — она замолчала и пожала плечами.

— В этом даже есть какая-то ирония, учитывая, что по старым легендам считалось, будто саламандра может выходить живой из огня, — сказала Кейт.

— Вот именно! — подхватила мадам. — А подумайте, сколько народу пережила эта самая саламандра за все эти годы гражданских войн, эпидемий чумы и Великого пожара. Сам Лондон был разрушен, сожжен и разбомблен. Видите, как сошла эмаль с ее лапок. Я думаю, она бы вообще не сохранилась за эти четыреста лет, если бы не была зарыта. Золото бы переплавили, а камни использовали для чего-нибудь другого, разве нет?

— Возможно, — рассеянно ответила Кейт, жалея, что у нее не оказалось крупных планов черно-белого кольца шамплеве, чтобы показать мадам Парсон.

Она попыталась описать его, показывая мадам свои наброски в блокноте.

— Не забывай, эмаль — это язык. Здесь незабудки и анютины глазки. Это колечко было сотворено как знак любви. Чтобы создать такой рисунок, потребуется уйма времени и терпение. А затем его помещают в печь и, возможно, — пуфф! — она всплеснула руками, показывая возможность катастрофы.

— Итак, значит, любовь. А не может это быть траурное кольцо?

— Черное и белое. Любовь и смерть. Даже если кольцо сделано в знак траура, оно будет напоминать живущим о любви ушедших. Это то, что я обожаю в росписи эмалью, — самом выразительном и наиболее человечном ювелирном ремесле. И оно так же не изведано до конца, как и сама жизнь, разве нет? — мадам снова пожала плечами и улыбнулась.

Кейт улыбнулась в ответ и кивнула.

— Безусловно.

— В этом кольце должна быть открытость и легкость. Это я знаю наверняка, потому что оно сделано из расплавленного стекла. Кроме того, если вы посмотрите на него внимательнее, то кольцо раскроется, оно само все расскажет о себе. Белое и черное будут наслаиваться друг на друга… будут проникать одно в другое, если хотите. С кольцом шамплеве вы должны позволить времени идти своим чередом…

Мадам Парсон была права. Тайна кольца шамплеве может быть раскрыта, если Кейт сумеет разгадать символику — язык — черных и белых цветов и какова их связь с великолепным алмазом.

* * *

Тем же вечером Кейт сидела за столиком своего любимого ресторанчика «У Жоржа», что-то машинально чиркала в блокноте и снова обдумывала цветочный рисунок на кольце с одиночным алмазом. Из головы у нее не шли последние слова мадам Парсонс:

Черное и белое. Любовь и смерть. Даже если кольцо сделано в знак траура, оно будет напоминать живущим о любви ушедших. Это то, что я обожаю в росписи эмалью, — самом выразительном и наиболее человечном ювелирном ремесле. И оно так же не изведано до конца, как и сама жизнь, разве нет?

Подошел официант, и Кейт заказала утиное конфи и большой бокал «Шамболь-Мюзиньи». Пир желудка по-французски — никаких загадок!