— Да, похоже, у сестер были схожие вкусы. В том смысле, что… — Белла указала рукой на противоположную стену, где на одной картине была изображена такая же обнаженная женщина, спящая, свернувшись калачиком, а на другой — перепрыгивала через реку, а может, и озеро.
Подойдя ближе, Кейт увидела, что на всех картинах, по всем женским фигурам проходили еле заметные тонкие линии, словно грани, получалось, что тела были не из плоти, а как бы высечены из драгоценных камней.
— Это изумительно. Фигуры такие чувственные. И в то же время они обладают блеском драгоценных камней.
— Я знала, что они тебе понравятся, — кивнула Белла. — Но знаешь, по-видимому, у Герти из драгоценностей были лишь золотое обручальное кольцо, пара жемчужных сережек и вот этот кулон.
Они шли по залу, разглядывая выставленные картины, пока не остановились напротив серии черных табличек с цитатами, вывешенных в нише стены. Может быть, музейщики таким образом рассчитывали предоставить посетителям возможность приостановиться и поразмыслить над тем, что они только что увидели.
Кейт подумала об Эсси — о сборе средств для библиотек в государственных школах, об учреждении стипендий в колледжах и о ее нескончаемых инициативах по открытию бесплатных центров здоровья для женщин. И в Лондоне ее младшая сестра Гертруда занималась тем же самым. Борьба за права женщин, открытие приютов.
Две женщины, два города.
Кейт взглянула на золотую пуговицу-кулон, проглядывающую сквозь шелковую рубашку Беллы. По поводу пуговицы однозначного ответа не было. Никаких конкретных зацепок, только догадки и предположения. Если Кейт сможет доказать, что пуговица Гертруды из чипсайдского клада, то ее место в музее. И в то же время она принадлежит Белле.
Не все в жизни окрашено лишь в черное или белое.
В положенное время, предназначенное для изучения дневников, Белла и Кейт явились в специально отведенную комнату и сели за стол из красного дерева. Вошел строгий ассистент в застегнутой наглухо рубашке и теплом жакете, он принес дубовую шкатулку и поставил ее на стол. Эффектным жестом он извлек из связки ключей, висевшей у него на ремне, массивный железный ключ викторианской эпохи, открыл замок шкатулки, отщелкнул золотистые застежки и откинул тяжелую крышку. При этом раздался характерный звук — будто старая дубовая шкатулка вздохнула с облегчением, избавившись от давления массивной крышки. Брови Беллы взметнулись вверх, и она прикрыла рот рукой, чтобы подавить смешок, вызванный таким вполне театральным эффектом.
— У вас есть час, и, пожалуйста, пользуйтесь перчатками при работе с документами.
Кейт взяла со стола приготовленные перчатки, передала пару Белле, вторую надела сама.
— Обязательно. Спасибо.
Ассистент удалился.
Кейт достала из шкатулки письма и дневники, затем разложила перед собой бостонские рисунки и взяла лупу. Белла придвинулась поближе к Кейт, когда та открыла старую бухгалтерскую тетрадь, и на первой странице они увидели надпись, сделанную явно детской рукой: Гертруда Мёрфи.
Письма были разложены в хронологическом порядке. Первое, от Эсси, было датировано 1918 годом. Когда Кейт писала свое эссе для вступительных экзаменов в колледж, Эсси рассказывала ей, что покинула Лондон в 1913 году. Почему же от Эсси не было писем столько лет после ее отъезда из Англии?
Кейт улыбалась, читая рассказ о том, как ее дедушка Джозеф впервые пошел в начальную школу, как он отказывался подтягивать носки, о его вечных пятнах на рубашках и оторванных воротничках после игры на детской площадке, о ямочках на щечках и кривоватой улыбке, которые так напоминают нашего Фредди…
Просмотрев письма, они взялись за дневники и рисунки. Архив содержал множество набросков: цыплята; смеющиеся близнецы; водосток, увитый цветами; улица с видом на купол собора Святого Павла. На каждой странице дневников теснились рисунки, и каждый был по-своему живописен. За каждым стояла своя история. Листая дневник, Кейт заметила, что некоторые страницы вырваны. Сопоставляя линии обрыва в дневнике и на привезенных из Бостона страницах, они быстро определили каждую на свое прежнее место.