Потерянный Ковчег Завета

В нескольких сотнях ярдов от поместья течет по неровному руслу Темза; когда я брел из Большого зала в сад, свежий речной туман все еще стлался по теплой сырой земле. С Паттерсоном мы столкнулись у старого десятинного амбара и пошли прогуляться по полям у реки, а вернулись по обсаженной липами аллее, идущей вдоль задней части старинной усадьбы. Несколько минут посидели на скамейке в саду сбоку от главного дома, болтая про общих знакомых, слушая птиц и любуясь янтарного цвета стеной, весенним цветением, нарциссами у дальнего края лужайки. Каиру с его какофонией до этого далеко.

Потом Паттерсон отвел меня в дом, где мы укрылись в его темном кабинете, отделанном дубовыми панелями. Паттерсону было интересно, чем я собираюсь заняться в Бодлеанской библиотеке. Я рассказал о своих недавних исследованиях, об интригующем разговоре с Рабином о Ковчеге.

— Хорошо, что ты познакомился с Хаимом, — заметил Паттерсон. — Он один из лучших специалистов в этой области.

Я коротко рассказал, что вообще думаю о Ковчеге. Мой собеседник слушал внимательно и только один раз меня прервал — принес кофе из столовой, которая находилась рядом на этаже. Поначалу Паттерсон считал, что Ковчег интересует меня, как священное предание, как часть истории идеологии, и потому мой интерес обоснован. Стоило же мне повести речь о Рувиме и его утопических планах, как у Паттерсона вытянулось лицо:

— Ради Бога, послушай, Ковчег исчез с лица земли две с половиной тысячи лет назад. Сомневаюсь, что он опять появится.

— Другие-то вещи появляются, — возразил я. — Свитки Мертвого моря, документы Наг-Хамади, сокровища Тутанхамона.

Паттерсон хмуро смотрел на лужайку перед домом. Отпив кофе, он вздохнул:

— Все может быть, но нужно ли нам это? Самый богоизбранный предмет у самого богоизбранного народа. Некоторые вещи лучше не находить. Если Ковчег найдется, последствия для всего мира будут куда серьезней, чем тебе представляется.

Потом лицо его прояснилось, и он улыбнулся:

— Это Рувим Бен-Арье — не важно, кто он такой, — хочет, чтоб ты ему помог. Вижу я, его одержимость Ковчегом заразила и тебя. Я тебе настоятельно советую — не поддавайся. Он хочет найти Ковчег для целей, которые тебе совершенно чужды. У тебя-то намерения совсем иные. Прежде чем пойти такой опасной дорогой, как следует поразмысли. Еще я тебе советую поговорить, пока ты здесь, с Накдимоном Донияхом. Он человек немолодой, но голова у него светлая, и к тому же он хорошо к тебе относится. Если предпочитаешь не слушать моих советов, дело, конечно, твое. Я тебя разубеждать не стану. Настоящий учитель не должен навязывать ученику свое личное мнение. По крайней мере найдется о чем порассказать внукам. Я в любом случае о твоем демарше обещаю помалкивать.

Слова Паттерсона обуздали мой пыл; я поднялся и стал собирать книги. Чтобы попасть в библиотеку, мне нужно было успеть на автобус до Оксфорда. Я уже открыл тяжелую дубовую дверь, когда Паттерсон пробормотал:

— Да, и удачи тебе.

В тот же день немного позже я завтракал в одиночестве в старом пабе «Герб короля» — как раз напротив зала восточной литературы Бодлеанской библиотеки. Несколько немолодых богословов — один все размахивал старомодным слуховым рожком — громко обсуждали «смерть Бога».[19]

Подняв глаза от тарелки с дежурным блюдом, я увидел знакомую фигуру, заполнившую дверной проем. Одетый, по обыкновению, не в элегантный костюм, как те же богословы, а в старый вельветовый пиджак, наш Дониях, наш Ник-Демон, кавалер ордена Британской империи, напоминал добродушного упитанного дрозда.

Склонив голову набок, он заулыбался, ласково кивнул преподавателям и подошел к моему столику.

С Наки Донияхом я познакомился давно — как только стал аспирантом в Оксфорде. В одно прекрасное утро я с большим рвением искал перевод некоего арабского слова, которого не было ни в одном словаре библиотеки Института исследований Востока. Я припомнил, что на одной из дверей на втором этаже института я как-то прочел: «Арабский словарь». Ожидая найти внутри некое многотомное издание, я поднялся по лестнице, отыскал дверь и постучал.

— Войдите, — пригласили меня.

Я вошел и увидел человека, основательно расположившегося за столом. Перед ним лежал планшет для письма. Никаких словарей поблизости не наблюдалось.

— Я ищу арабский словарь, — промямлил я.

— Ну, я — арабский словарь, — ответил Дониях.

Выдержав паузу, он пояснил, что в этой комнате помещается редакция Оксфордского англо-арабского словаря, а он — редактор.

Закончив работу над арабским словарем, Дониях приступил к работе над Оксфордским англо-еврейским словарем. Он владел еще дюжиной языков: знал несколько семитских, многие западноевропейские и много лет проработал на британскую разведку в качестве специалиста по России. Ему давно перевалило за восемьдесят, но ни его интеллект, ни вкус к работе ничуть не ослабли.