Потерянный мальчишка

Грач кивнул. Он наблюдал за всем этим круглыми глазами. Хотел бы я знать, что он думает сейчас о Питере. Похоже, Питер не мог понять, что теряет их всех из-за того, что делает он, а не из-за того, что делаю я.

Питер захлопал в ладоши, когда я к нему подошел. Кровь у него под носом уже засохла. Ему повезло: нос совсем не распух. Он словно не замечал, что мне совершенно не хочется развлекаться. Он просто радовался, что я иду с ним, что он добился своего.

Я плелся рядом с ним по поляне, слушая, как он радостно болтает о том и о сем, и обо всем, чем занимался, пока его не было: как нашел это новое дерево и какие шутки устраивал пиратам, вернувшимся в лагерь, чтобы они считали, будто на острове есть привидения, как они уже думали когда-то давно.

– По-моему, тебе не стоит больше дразнить пиратов, Питер, – сказал я. – Разве ты их недостаточно сильно разозлил?

– Я вообще-то разозлил их из-за тебя, Джейми. Забыл? Ты убил Многоглаза, хотя не должен был этого делать, и захотел представить все так, будто это сделали пираты. Ты попросил меня выманить пиратов из лагеря, а я так и сделал. А теперь ты винишь меня в том, что пираты из-за этого в ярости. Это несправедливо.

– Я просил их выманить, а не все сжигать.

Я был готов взять на себя вину за Многоглаза, но и только. То решение принимал Питер.

А вот заплатили за него мальчишки. Как всегда.

– Этого не случилось бы, если бы не ты. Так что если все те мальчишки умерли, то это из-за тебя, Джейми.

Все те мальчишки. Билли, и Чуток, и Кит, и Джонатан, и Эд, и Терри, и Сэм, и Гарри, и Дел, и Туман, и Джек, и Щипок – и все, кто были до них, кого я похоронил на поляне. Так много, что их лица сливались в одно, и имена стали одним именем. Они все смотрели на меня и винили меня, но не потому, что они умерли по моей вине.

Потому, что я не остановил Питера, потому что позволил Питеру жить, потому что позволил Питеру лгать им и обещать то, чего быть не могло. Все дети вырастают, или умирают – или и то, и другое.

Все дети, кроме одного.

Глава 13

После этого Питер стал проводить с нами меньше времени, появлялся и исчезал, когда ему вздумается – и никого это не интересовало. В отсутствие Питера всем было спокойнее, особенно потому, что, находясь в лагере, он часто смотрел на Сэлли недовольно.

Он больше не заговаривал о том, чтобы заставить ее вернуться в Другое Место. Я не обманывал себя: это не означало, что ей разрешено остаться. Это просто означало, что он пытается придумать для нее подходящий несчастный случай, чтобы потом притвориться, будто ему ужас как ее жалко.

Когда ему нужен был товарищ, он всегда заставлял меня идти с ним – и все проведенное с ним время было для меня мукой. На острове не было ничего такого, чего мы уже не делали бы тысячи-тысячи-тысячи раз, а Питер не замечал – или не желал видеть, – что мне больше не хочется этим заниматься.

Чего мне хотелось, так это играть с остальными в тихие игры, или рассказывать истории, или просто валяться под деревом и есть фрукты, если других желаний ни у кого не было. Мне хотелось, наконец, хоть сколько-то покоя, чтобы не встречать еще один день, в который кто-то из мальчишек умрет просто потому, что Питер терпеть не может оставаться на месте.

Как-то раз, когда Питер отправился по какому-то своему делу, я попросил Грача и Кивка присмотреть за Чарли, а потом позвал Сэлли пройтись со мной.

В тот момент она что-то рисовала палкой на земле, и после моих слов лицо у нее покраснело.

– Я просто хочу показать тебе кое-что важное, – сказал я.

Ее румянец вызвал такой же и у меня. Так всегда получалось с Сэлли. Все вроде в порядке, и мы все обращаемся с ней так, будто она тоже мальчишка – а потом она вдруг говорит или делает такое, из-за чего я чувствую себя дураком.

Кивок проводил нас любопытным взглядом. После смерти Тумана он был сам на себя не похож: не так быстро выходил из себя и не так быстро начинал смеяться. И я еще кое-что заметил.

Кивок стал выше. Я заметил это, потому что они с Грачом были примерно одинакового размера, а потом вдруг однажды это изменилось. Он вырос.

И я тоже.

По правде говоря, дело дошло до того, что почти каждое утро я просыпался и не узнавал собственного тела. Руки и ноги становились длиннее, кисти рук и стопы казались чужими.

На ходу у меня лодыжки цеплялись одна за другую, и я чувствовал себя большим и медлительным, хотя на самом деле не настолько уж стал больше, чем до Битвы. Может, на длину большого пальца или чуть больше – но эта длина казалась многими милями, когда рядом оказывался Питер, который стал казаться мне еще более маленьким. Как это я раньше толком не замечал, насколько он маленький?

Пока я уводил Сэл от дерева, она молчала. Спустя несколько минут, в течение которых мы упорно старались друг на друга не смотреть, она спросила:

– Куда мы идем?

– К туннелю в Другое Место, – ответил я.

Она наклонила голову к плечу, словно я ее разочаровал.

– Значит, отправляешь меня отсюда? На острове Питера девчонкам не место?