Потерянный рай

Блаженное счастье Елены и Барака смущало меня. Сжигающее их сексуальное влечение приводило меня в замешательство, хотя я нежно любил обоих и желал им счастья. Тот факт, что Мама не мать, а женщина, лишал меня привычных ориентиров. Ее полнота, некогда внушавшая доверие и такая утешительная, домашняя, приобрела эротическое значение; тяжеловесность, которую прежде я объяснял возрастом, достигла чувственной пышности. Вырвавшись из оболочки респектабельности, Мама лучилась, точно манящая богиня любви, разжигая в глазах Барака желание, отражавшееся в ее собственных. От этой пары исходил аромат сладострастия, их плоть вибрировала постоянным желанием совокупления; в их присутствии я ощущал, что стесняю, торможу их влечение, принуждаю к украдкой брошенным взглядам, воровским ласкам и поцелуям, и осознавал, что, едва оставшись наедине, они набросятся друг на друга. Болезнь Барака, его выздоровление – ничто не нарушало чувственности, которая связывала их, и много раз по ночам до меня доносились хриплые крики, в которых звучали страсть и наслаждение. Сквозь черты моей благородной матери проступало нечто доселе неожиданное – фигура неистовой, свободной, властной, раскованной любовницы.

– Твоя мать моложе тебя, Ноам.

Тибор будто подслушал мои мысли. Он продолжал:

– Она отваживается на то, чего ты не смеешь.

– Не понимаю, – пробормотал я, чтобы прекратить этот разговор.

– Твоя мать не боится своих чувств. В отличие от тебя.

Я развернулся к нему. Он предложил:

– Попроси у меня.

– Чего? – вздохнул я.

– Руки моей дочери.

В растерянности я прикрыл глаза. После смерти Панноама я старательно искал причины отсрочить свой брак. Я организовывал похороны, заботился о дядюшке, утешал мать, добивался правосудия, руководил жизнью деревни – все служило оправданием того, что я не женюсь на Нуре.

– Берегись, Ноам, она встревожится.

– До сих пор она поддерживала меня в моих делах и ни разу не попрекнула ни словом, ни взглядом.

– Это доказывает, что она в совершенстве справится с ролью жены вождя.

Я кивнул и признался:

– Трудно, когда привыкаешь к почитанию… Меня долгое время вынуждали относиться к Нуре как к теще.

– Высвободи в себе мужчину.

Я поискал пути отступления:

– Я… я… немного побаиваюсь.

– Чего?

– Ее.

– Неправда! Ты боишься себя. Боишься оказаться не на высоте, не дать того, чего тебе хотелось бы дать.

– И не без оснований, верно?

– Этот страх породит лишь новые опасения. Смени его на доверие. Доверься любви, своему желанию. Вы с Нурой нужны друг другу.

– Странный ты тесть, Тибор…

– Прежде всего я странный отец.

Он, обычно такой угрюмый, улыбнулся:

– На самом деле я получил странную дочь!

Он схватил мою ладонь, стиснул ее своими сухими, узловатыми пальцами.

– Ты ее хорошо знаешь…

– Нуру никто не знает!

И внезапно ставший словоохотливым Тибор рассказал мне о своей растерянности.

Как мужчина может в одиночку справиться с воспитанием дочери? Эту трудность он преодолел. Будучи вдовцом, он не мог прибегнуть к помощи супруги или собственных сестер, которые погибли в грязевом потоке. Он стал наблюдать за Нурой, этим загадочным созданием, упрямым и общительным, ласковым и скрытным, не зная, к чему она стремилась в своих мечтах. Чего ждала от жизни? Какие строила планы? Она постоянно ускользала от него, эта холодная, эта горячая, но никогда не теплая девочка, то нежная, то суровая, неразговорчивая, болтливая, хохочущая, когда ей хотелось, равнодушная к заурядным шуткам, покатывающаяся со смеху из-за только ей одной заметной ерунды. Влюбленная в драмы, загадки, увлекающаяся, устремленная к целям, которые хранила в тайне, легко переходящая от деликатности к надменности, от простодушия к цинизму, она отвергала любой приказ, любую авторитарность. Тибор дрожал перед той, которая не боялась никого и ничего. Она признавала только одного советника – саму себя; только один образец – саму себя; только одну взаимосвязь – с самой собой. Тибор быстро разглядел, что она с одинаковой уверенностью вступает на противоположные пути. Порой она сдерживала свои порывы, но это не выявляло ее слабости, боязливости, вежливости: отступление представлялось ей подходящим, стратегия – уместной; в других случаях она проявляла себя прямой, жесткой, резкой, презирающей всякую благопристойность – так она в тот момент думала. Была ли Нура бескомпромиссной или изворотливой? Искренней или расчетливой? И то и другое… Утренняя, она не походила на себя вечернюю. Она засыпала такой, а просыпалась эдакой.

– Не существует какой-то одной Нуры, ее бесконечно много. Безгрешная. Палач. Жизнерадостная. Неудовлетворенная. Слабое создание. Зверь. Крайне утонченная. Дикарка. Когда я женился, то мечтал воспитать много дочерей. Боги вняли моей просьбе: в одной они подарили мне сотню. Впрочем, я ее не воспитал – она просто выросла рядом со мной.

– Ты преувеличиваешь: она слушается тебя, как подобает слушаться отца.

– Она наделяет меня статусом отца, когда отец ей нужен; в остальное время она превращает меня в брата, в сына, в товарища, в безропотную тень. Моя роль зачастую сводится к роли любимого слуги.