Потерянный рай

Меня рассмешило его неожиданное остроумие, а он продолжал:

– Объяснись с ней! Обольсти ее… Пусть Нура по-прежнему непредсказуема, в одном я уверен: с ней всегда следует опасаться худшего.

– Спасибо, Тибор. Обещаю тебе, что вступлю в бой. И себе тоже обещаю… А теперь поговорим о твоих вещих снах.

Тибор побледнел:

– Нынче ночью меня снова посетило видение. Оно повергло меня в ужас! От нашего мира ничего не осталось.

– И что ты мне посоветуешь? Переселиться на деревья?

– Деревья не выживут. Погибнет все.

– Так что же делать?

Он потер виски:

– От воды можно спастись только в воде.

– Что ты предлагаешь? Строить плавучие дома?

Озадаченный, он в раздумье взглянул на меня:

– Какая великолепная идея! Мне кажется, ты нашел решение.

Он поднялся на ноги и вытянул руку куда-то вдаль.

– В десяти днях пути отсюда есть клан, который строит пироги. Лучшие. Мне о них рассказывали. Их деревня называется Расщелина Богов.

– Расщелина Богов?

– Вроде как там перед ними регулярно проходят Боги. Больше я ничего не знаю… В любом случае они потрясающе работают по дереву, усовершенствовали способы долбить его, придавать форму, соединять между собой отдельные куски, герметизировать, строить лодку, увеличивать ее площадь. Сходи посмотреть. – Он смутился и умолк. – Прости, Ноам. Я раскомандовался. Извини меня. Вождь – ты, а не я.

– Ты советник вождя, Тибор. Я тобой восхищаюсь. Никто не дал нашей общине столько, сколько ты[28].

Я распрощался с ним и вышел на кишащую людьми рыночную площадь. Тогда, в начале правления, я любил покрасоваться. Мое присутствие оправдывало мой приход к власти, односельчане поверяли мне свои тревоги, а приезжие возвращались домой с рассказами о молодом вожде. Что-то выменяв на рынке, Нура догнала меня и вместе со мной приняла участие в моих переговорах с главными поставщиками, будто жена, сопровождающая мужа. Ее поведение было почти безупречно.

Порой ее усталые губы растягивались в мимолетной улыбке; а от постоянно нарушающей нашу близость непрерывной череды собеседников она время от времени хмурилась. Как и ее, меня все сильнее переполняла досада. Что-то в нас истощалось. Пусть мы и извлекали определенную выгоду из своего дружеского сообщничества, в конце концов мы разочаруемся друг в друге, озлобимся и станем врагами.

Между двумя докучливыми собеседниками я шепнул на ухо Нуре:

– Могу я сегодня вечерком навестить тебя?

Она затрепетала, проворно развернулась ко мне:

– Конечно.

Когда очередной зануда изрядно намучил нас, она добавила:

– Папа уйдет. Ему надо собрать травы, которые можно рвать только при свете луны.

Я буквально упивался ее словами: эта ложь доказывала мне, насколько Нура дорожит мною, и подтверждала то, в чем нынче утром признался Тибор, – она действительно вертит отцом как хочет. Когда мы расстались, я догадался, что сейчас она станет уговаривать его сегодня ночью уйти из дому, на что он легко поддастся…

День пролетел очень быстро и тянулся очень долго. С одной стороны, я хотел, чтобы он поскорее закончился, с другой – я так страшился этого вечера, что погрузился в самые пустячные заботы правления.

Я страшно волновался – я принял правильное решение – но и проявил безумную готовность – как мне себя вести?

Еще засветло я ушел за деревню, вверх по течению ручья, где обычно совершал омовения, и принялся готовиться к встрече. Сердце мое бешено колотилось, тело сотрясал озноб. Никто не наводил на меня большего страха, чем Нура.

Вымытый, благоухающий, причесанный, одетый во все свежее, я вернулся и вошел к ней в дом, ударившись о косяк.

Нура – прекрасная, светлоликая, темноволосая, в воздушном, почти прозрачном платье – возлежала на циновке; она не поднялась мне навстречу, но обратила на меня свой пристальный взор:

– Это ты?

Довольно странно было услышать от нее такой вопрос! Мы провели вместе целый день, я предупредил ее о своем визите, и вдруг она встречает меня такими словами.

– Это я!

Мой ответ прозвучал как-то нелепо, столь же глупо, сколь и бессмысленно. И ничего не значил… или же наоборот… он содержал то, что подразумевалось под нашими обыденными словами, разговор, который можно было бы передать так: «Неужели это пришел ты, тот, кто любит меня?» – «Да, я тот самый, и я пришел любить тебя!»

Нура молчала. Ее молчание казалось мне осязаемым. Я все еще колебался:

– Я тебя не побеспокоил?

– Ты меня никогда не беспокоишь, – прошептала она тоном, вопиющим об обратном.

Как мне высвободить в себе эту бьющую через край, эту рвущуюся наружу нежность?

Нура села на циновке, скрестив ноги, и сделала вид, что не замечает моего присутствия. Подчиняясь какому-то внутреннему призыву, она, словно не было ничего важнее, собрала волосы в пучок, обнажив нежный затылок, бледный и хрупкий, как выросший в тени цветок. А потом зевнула, явив розовый рот с перламутровыми зубками, и подавила вздох.

Я все еще топтался в дверях.

Она на меня не смотрела, но я постоянно ощущал на себе ее бдительный взгляд из-под полуопущенных век с бахромой загнутых ресниц.

Я сделал шаг к ней.