Потерять, чтобы обрести...(СИ)

Шум развернувшегося боя перекрывал собой любые другие шорохи, Саске не мог уследить за братом, как ни пытался. Тот сказал идти за ним, но в своем нынешнем положении мальчик не был в состоянии это сделать. Звуки, болезненные и неприятные звуки, то слишком резкие, как свист движущихся с нечеловеческой скоростью тел, то глухие, звуки ударов чего-то тяжелого о стену, все они громче и ярче отдавались в голове Саске, грохочущим эхом заставляли отчаянно пульсирующие от боли виски раскалываться еще сильней. Тело, лишенное поддержки зрения, неуверенно и неуклюже двигалось, препятствуя быстрому передвижению, из-за чего мальчик неловко спотыкался на ровном месте. Идти на слух было неудобно. Но позвать брата, попросить его о помощи казалось совсем нелепым. Ведь он и так помогает, как может. Если бы Саске еще год назад сказали, что Итачи будет для него защитником, он бы не задумываясь наградил сказавшего парой-тройкой выпущенных огненных шаров. Но сейчас все было совсем иначе. Совсем…

В лицо неожиданно подул ветер, и Саске догадался, что они вышли на улицу. Со свежим воздухом, ворвавшимся под тонкую футболку, в голову мальчика также неожиданно взобрались мысли, терзавшие его до появления Орочимару. Те сомнения и опасения, рассуждения о их прошлом, самые потаенные страхи, все рвалось наружу. Он, поддавшись порыву, протянул руку вперед, куда-то в темноту окружающего его пространства.

В пустоту.

Где ранее для него не было ни намека надежды, не было ничего, кроме боли и страха неизвестности, окутанной мраком. Он будто бы был заперт в лишенной света комнате, не зная, где найти из нее выход, и раз за разом натыкаясь на бетонную стену, пытаясь не поддаться панике, готовой вот-вот завладеть всем телом.

Это было невыносимо - ничего не видя перед собой, спотыкаться, падать и подниматься, ходить по кругу, даже не догадываясь об этом. И каждый раз проходить мимо такой заветной двери, за которой возможен свет, стоит только потянуть за ручку… и открыть завесу, разделяющую его мир на две границы. Но он не мог. Он не видел дверь, ведущую на выход. Не знал о ее существовании, продолжая метаться в темноте, кидаясь то в одну сторону, то в другую.

В одиночестве.

Оставаясь настолько гордым, чтобы не звать о помощи. С трудом игнорируя мольбу израненной, мучающейся от горя и страданий души, бившейся в страхе в дальнем закоулке сознания. Души, которая умоляет о помощи. Которая хочет, отчаянно просить позвать. Попросить. Дотянуться, нуждаясь в человеке, но не в силах произнести его имя. Звать его в бреду, но упрямо не желать переступить через чертову гордость, чтобы позвать сознательно. Или бояться, что твой крик все-таки не услышат. Бояться, что твои предположения, твои надежды разобьются вновь, разобьются о глухую незримую дверь, запершую тебя в этой нестерпимой темноте. Что в ответ ты можешь услышать только звук эха собственного голоса, отталкивающегося от четырех стен твоего личного ада. Тюрьмы с поставленными на окна решетками. Тюрьмы, в которую ты запер себя сам.

Пусть будет неизвестность. Пусть будет молчание. Но не это. Уж лучше не знать, чем потерять вновь.

Но…

Но что тогда заставляет сердце трепыхаться быстрее? Что побуждает поднимать руку, тянуться вперед? Что так твердо не желает принимать ту горькую правду, тянущую за плечи вниз, надоедливым хриплым голосом повторяющую, что все потеряно, что бессмысленно надеяться? Почему? Почему люди склонны совершать одни и те же ошибки, почему готовы закрывать глаза на предательство и доверять снова? Почему они способны прощать?..

Рука, брошенная в неизвестность, наконец находит опору. Пальцы сжимают гладкую ткань со всей силой, на которую способны.

- Итачи…

Он цепляется, чтобы чувствовать, чтобы знать, что рядом, что больше не уйдет. Что больше никогда не оставит его в одиночестве. И вот оно доказательство, подтверждение в виде немой клятвы. Залог его спасения, то, что открывает границы, сковывающие его столь долгое время; то, что распугивает сгустившуюсю тьму, как притаившуюся в уголке души стайку черных ворон; то, что снимает давивший на его плечи груз бремени, предназначенного не ему. В легких будто прорывает плотину, и сдерживаемый от волнения и тревог воздух врывается внутрь, рискуя дать мальчику возможность захлебнуться. На миг можно подумать, что он не дышал уже очень давно. Целую вечность, начавшуюся с той самой ночи.

Ладонь Итачи накрыла сжавшуюся на его плаще руку Саске.

Каким-то чудом услышав его крик о помощи на уровне подсознания, на уровне духовной нити, кровными узами связывающей его с братом, он понял. Все понял.

И почему-то на душе стало легче. Вот так просто, одним прикосновением, с обоих будто сошли любые терзания и сомнения, уступая место спокойствию.