Потерявшая разум. Откровенная история нейроученого о болезни, надежде и возвращении

Мне сразу же сделали еще один снимок МРТ и позитронно-эмиссионную томографию (ПЭТ), которая позволяет распознать области быстрого деления раковых клеток. Мы долго разговаривали с доктором Айзером, который объяснил, почему сначала нужно сделать операцию на кровоточащей опухоли, а потом уже начинать лучевую терапию в той области, где была проведена операция, и области двух оставшихся опухолей. Он несколько часов комментировал результаты обследования, стараясь описать все как можно четче и понятней. Мой онколог доктор Ходи, всемирно известный эксперт в области новейших методов лечения меланомы, тоже считал, что ему лучше подключиться с другими видами терапии после операции и курса лучевой терапии. Все это звучало убедительно, и мы согласились на предложенный им план лечения.

Пока мы ждали нейрохирурга, Кася просматривала мои бумаги и вдруг воскликнула:

– О Боже! Твоим хирургом будет Ян Данн, мы с ним учились вместе.

– И как он? – спросила я.

– Потрясающий! Фанат своего дела, – заверила меня Кася.

Моя семья набилась в кабинет. Когда вошли доктор Данн с ассистентом, дочка сидела рядом со мной на кушетке. «Вот так совпадение!» – удивился он, и они с Касей, рассмеявшись, немного дружески поболтали.

Доктор Данн вывел снимки моего мозга на монитор и указал на пугающие черные пятна на месте здорового серого вещества. Я бросила на них взгляд и отвернулась. Когда всю жизнь изучаешь чужие мозги, смотреть на свои собственные, тем более так сильно изуродованные, совсем не хочется.

Как мы с офтальмологом и предполагали, опухоль, из-за которой у меня появились проблемы со зрением, находилась в первичной зрительной коре затылочной доли мозга. Размером она была с крупную изюминку и пряталась в глубокой борозде между двух извилин, как черная овца в расщелине меж двух холмов. Я подумала, что, несмотря на кровотечение, место она выбрала не самое плохое. Появись опухоль в спинном мозге, я была бы парализована. Опухоль в мозговом стволе, который контролирует базовые жизненные функции, такие как дыхание, было бы невозможно оперировать, потому что это слишком опасно. Мне повезло, что она дала о себе знать и появилась там, где напрямую не угрожала жизни. Если бы опухоль развивалась без заметных симптомов, если бы рука не начала исчезать, перепугав меня, то могло бы пройти немало времени, прежде чем кто-то из нас заметил бы, что что-то не так. Тогда шансов у меня не было бы. Так что даже в такой ситуации были свои плюсы. Эта гадкая маленькая изюминка спасла мне жизнь. На какое-то время.

Доктор Данн рассказал, что намерен остановить кровотечение и удалить опухоль. В лаборатории определят, действительно ли это меланома и если да, то какого типа.

– Я ослепну? – спросила я.

Операция – это всегда серьезный риск, и в моем случае можно было задеть затылочную долю, что привело бы к потере зрения.

– Скорее всего, нет, хотя теоретически это возможно. Но проблемы со зрением могут остаться. Вы также можете не проснуться после операции. Это маловероятно, но я обязан вас предупредить, – ответил доктор.

Молодой жизнерадостный медбрат принес бумаги, в которых были перечислены все те ужасные вещи, которые могли со мной произойти. Я подписала согласие на операцию, и мы ушли.

Операцию запланировали на следующий день – вторник, 27 января. Но надвигалась снежная буря, которая запомнится всем надолго. Тонны снега обрушились на северо-восточную часть США и Канаду. Когда мы ехали в дом моей сестры на окраине Бостона, снегопад уже начался. Петляющие скользкие дороги быстро запорошило, и каждый раз, когда «Тойоту» заносило, у нас перехватывало дыхание.

Из-за этой метели, засыпавшей все вокруг снегом, нам пришлось дожидаться операции еще два дня. Под окнами выросли сугробы. После бурана снаружи было очень красиво и тихо. Мы с Касей и Витеком прошлись по лесу, выше колен проваливаясь в легкий пушистый снег. Я падала в сугробы и махала руками, делая снежных ангелов. Мы много смеялись. Как же прекрасна жизнь!

Поскольку операцию перенесли, я наслаждалась тем, что проводила время с семьей, и совершенно не вспоминала об опухолях. И хотя я сама отлично разбиралась в чужих мозгах, мне противно было представлять то, что происходило внутри собственной головы. Когда я взяла в руки тот, свой самый первый мозг, то восхищалась им с отстраненным интересом – ведь он не имел ко мне никакого отношения. Теперь же я предпочла найти команду высококвалифицированных врачей, чтобы они занимались лечением – у меня самой не было ни малейшего желания изучать снимки МРТ и думать о том, что происходит внутри моей черепушки. Мой собственный мозг пошел на меня войной.

Только в четверг, когда дороги расчистили, мы наконец-то смогли вернуться в Бостон. Пробки в то утро были серьезные, и до больницы пришлось добираться целую вечность. Улицы были забиты машинами, которые еле-еле тащились по глубоким сугробам, а прогнозы обещали новый снегопад. Наконец мы были на месте. Собралась вся семья, включая Джейка, который оставил мальчиков со своей мамой и приехал из Нью-Хейвена.