Потерявшая разум. Откровенная история нейроученого о болезни, надежде и возвращении

Поздним утром мы зашли в просторную зону, поделенную на отдельные секции с удобным диванами и креслами, где родственники пациентов могли в спокойной обстановке подождать, пока закончится операция. Мои близкие прихватили с собой кучу всего, чтобы скоротать время: книжки, игры, ноутбуки, – их предупредили, что ждать придется долго. Метель внесла свои коррективы, и готовить к операции меня начали только часа через два-три. Но мы не унывали и продолжали, хоть и слегка на нервах, болтать и шутить, как на вечеринке.

При подготовке к операции со мной были сестра и Мирек. Меня осмотрела медсестра, я пообщалась с анестезиологом и доктором Данном. Страшно не было – скорее, я чувствовала огромное облегчение от того, что операция наконец-то состоится, что я скоро окажусь под наркозом и не буду знать, что происходит, а потом ничего и не вспомню.

Медсестра ввела мне сильное успокоительное, и вскоре все вокруг поплыло. Я провалилась в темноту, еще не зная, что это забытье – лишь начало длинного и опасного путешествия.

3 Внутри моего мозга

Когда наркоз подействовал, доктор Данн просверлил отверстие в задней части моего черепа, чтобы добраться до кровоточащей опухоли в затылочной доле. Он довольно быстро нашел эту противную изюмину между складками первичной зрительной коры.

С помощью своей команды доктор извлек опухоль и откачал кровь. Он вернул на место ту часть черепа, которую пришлось снять, чтобы добраться до мозга, скрепил кость титановыми скобами и зашил рану. Чтобы уберечь швы от повреждений, он подвернул кожу и спрятал под ней десятисантиметровый разрез. Тогда это было похоже на жирного червяка, которого приклеили мне к затылку, но позже шов стал плоским и аккуратным.

Несколько часов спустя я открыла глаза.

Моей первой мыслью было: «Я все вижу! Я не ослепла!» Я видела все и везде: слева, справа, внизу и вверху. Я оглядела палату, потом сложила пальцы буквой V и проверила все четыре четверти поля зрения – так же, как делали врачи перед операцией. Я видела свои пальцы везде! Не было ни исчезающей руки, ни слепых пятен или других странностей. Опухоль и кровотечение не вызвали необратимых повреждений в затылочной доле.

Какое облегчение, если бы не одно но.

Доктор Данн сообщил нам, что опухоль, скорее всего, была метастазом меланомы. Точно это выяснится через пару дней, когда придут результаты из лаборатории. А пока мы могли только попытаться смириться с тем, что, как мы и боялись, я вновь столкнулась с этой смертоносной разновидностью рака.

Меланома – самый редкий, но при этом самый опасный тип рака кожи, который ежегодно диагностируют у 130 тысяч человек[16], в основном, как и я, светлокожих. Меланома развивается в меланоцитах – клетках, вырабатывающих пигмент меланин, который защищает более глубокие кожные слои от солнечного излучения. Часто меланомы возникают из родинок, безобидных скоплений меланоцитов, которые со временем могут развиться в злокачественную опухоль. После этого меланома начинает разрастаться и распространяется вглубь организма, образуя метастазы в лимфоузлах и других органах, особенно в легких, печени и мозге. Если это произошло, то, как правило, спасти человека уже невозможно.

В общем, мне вынесли смертный приговор.

Никто не сомневался в том, что я скоро умру. Моя семья, врачи и я сама были в этом уверены. Эта ужасная реальность нависала над нами, хоть мы и не обсуждали ее вслух.

В тот вечер, 29 января, мои вымотанные близкие отправились ночевать к моей сестре, а я осталась приходить в себя в больнице. Я лежала в кровати и, хотя у меня ничего не болело, никак не могла заснуть. Чтобы предотвратить отек мозга, мне выписали большие дозы стероидов, и бессонница была одним из побочных эффектов. Сна не было ни в одном глазу, а в голове теснились воспоминания.

Посреди ночи медсестра, которая дежурила в реанимации, принесла стул и села рядом. За окном валил снег, а из меня потоком полились слова. Я рассказала ей о том, чем никогда ни с кем не делилась, о том, что до сих пор причиняло мне боль, хотя я думала, что все осталось далеко позади, в Польше. Я говорила всю ночь.

Утром первыми пришли Витек и Шайенн. В палате было тихо, и я рассказала им то же, что и медсестре. Я была уверена, что умираю, и мне хотелось, чтобы они узнали мою историю – ведь она была и их историей тоже. Особенно мне хотелось рассказать Витеку побольше о его отце Витольде, блестящем ученом-информатике.

Вместе с тем мной двигало и эгоистичное чувство: мне было необходимо поделиться своим страхом перед тем, что происходило внутри моего тела, а еще – семейной историей, которая повторялась таким трагическим образом. Ведь когда сыну было всего семь, его отец скончался от такой же меланомы с метастазами в мозге, как и та, что теперь убивала меня.