Потерпевшие кораблекрушение

– И пятьдесят! – повторил тот же голос, который, как я теперь заметил, исходил из уст невысокого и крайне неприятного на вид человека.

Его кожа была землистого цвета и вся какая-то пятнистая, говорил он напевно и очень гнусаво и так дергал руками и головой, что, казалось, страдал болезнью, известной под названием пляски святого Витта. Одежда его была сильно потрепана, а держался он как-то развязно и одновременно робко, словно гордился тем, что находится здесь и принимает участие в аукционе, и в то же время боялся, что его сейчас отсюда вышвырнут. Право, мне редко приходилось встречать столь законченный тип – и в то же время тип совсем для меня новый. Ничего подобного я еще никогда не видел и невольно вспомнил проходимцев из бальзаковской «Человеческой комедии».

Пинкертон несколько секунд мерил неожиданного соперника злобным взглядом, затем вырвал листок из записной книжки, что-то быстро нацарапал на нем карандашом, повернулся, поманил к себе посыльного и шепнул:

«Лонгхерсту!» Мальчишка со всех ног бросился исполнять поручение, а Пинкертон повернулся к аукционисту.

– Двести долларов, – сказал Джим.

– И пятьдесят, – сказал наш соперник.

– Дело становится жарким, – шепнул я Пинкертону.

– Да, тут что-то нечисто, – ответил он. – Ну, придется дать урок этому сморчку. Погоди, пока я поговорю с

Лонгхерстом. Триста, – повысил он голос, поворачиваясь к аукционисту.

– И пятьдесят, – раздалось эхо.

Тут я снова поглядел на капитана Трента. Его красное лицо стало багровым. Все до единой пуговицы нового сюртука были расстегнуты, новый шелковый носовой платок то и дело взлетал к его лбу и шее, а синие глаза совсем остекленели от волнения. Он по-прежнему испытывал мучительную тревогу, но, если я правильно истолковал выражение его лица, в нем пробудилась какая-то надежда.

– Джим, – шепнул я, – взгляни на Трента: держу пари на что угодно – он этого ожидал.

Они доторговались уже примерно до тысячи, когда я заметил некоторое волнение среди присутствующих и, оглянувшись, увидел очень высокого, элегантного и красивого человека, который, небрежной походкой приблизившись к нам, сделал знак аукционисту.

– Одну минуту, мистер Борден, – сказал он и повернулся к Джиму: – Ну, Пинк, сколько вы предлагали в последний раз?

Пинкертон назвал свою цифру.

– Я дошел до этого на свою ответственность, – прибавил он, покраснев. – Я решил, что так будет правильно.

– Конечно, конечно, – сказал Лонгхерст, ласково похлопав его по плечу, словно любящий дядюшка. – Мы сами беремся за дело. Можете выходить из игры. Повышайте сумму до пяти тысяч, а если он еще прибавит, то пусть себе покупает на здоровье.

– Между прочим, кто он такой? – спросил Пинкертон.

– Я послал Билли навести справки, – сказал Лонгхерст.

В ту же минуту ему была вручена сложенная записка.

Она пошла по рукам, и, когда настал мой черед, я прочел:

«Гарри Бэллерс, адвокат, защищал Клару Верден, два раза чуть не был исключен из сословия».

– Хоть убейте, ничего не понимаю! – сказал мистер

Лонгхерст. – Кто мог прибегнуть к услугам крючкотвора такого сорта? Во всяком случае, не человек с деньгами.

Попробуйте-ка сразу взвинтить цифру, Пинк. На вашем месте я поступил бы именно так. Ну, всего хорошего. А, ваш партнер мистер Додд? Рад познакомиться с вами, сэр!

– И великий делец удалился.

– Ну, что ты думаешь о нашем Дугласе? – шепнул мне

Пинкертон, благоговейно глядя ему вслед. – С ног до головы безупречнейший джентльмен, а уж культурой так и брызжет!

Во время этого разговора аукцион временно прекратился. И аукционист, и зрители, и даже Бэллерс – все отлично понимали, что дело, собственно, ведет мистер

Лонгхерст, а Пинкертон всего только его рупор. Но теперь, когда самодержавный олимпиец удалился, мистер Борден заговорил строгим тоном.

– Так как же, мистер Пинкертон, вы прибавляете? –

спросил он резко.

И Пинкертон, решив идти напролом, ответил:

– Две тысячи долларов.

Бэллерс и глазом не моргнул.

– И пятьдесят, – сказал он.

Кругом все зашептались, и, что было гораздо важнее, капитан Трент побледнел и судорожно глотнул слюну.

– Давай, давай, Джим, – шепнул я. – Трент сдает.

– Три тысячи, – сказал Джим.

– И пятьдесят, – сказал Бэллерс.

Затем Джим стал снова набавлять по сотне, а Бэллерс –

свои неизменные пятьдесят; я же успел сделать два вывода.

Во-первых, Бэллерс надбавил сверх трех тысяч с тщеславной улыбкой. Он явно наслаждался важностью своей роли и был уверен, что выйдет из схватки победителем.

Во-вторых, когда Джим назвал три тысячи, Трент снова побледнел, а когда он услышал ответ Бэллерса, на его лице отразилось непритворное облегчение. Это показалось мне загадочным: оба они, безусловно, были связаны какими-то общими интересами и в то же время один не был посвящен в намерения другого. Но это было еще не все: несколько минут спустя мой взгляд случайно встретился со взглядом капитана, и тот поспешно отвел глаза, словно не желая, чтобы я заметил, как он взволнован. Следовательно, он желал скрыть свой интерес к происходящему? Как сказал