Потом была победа

Сейчас Орехов смотрел в сутуловатую спину шагающего впереди Смидовича. Видел его шею, жестоко опаленную солнцем, бугроватые лопатки, каменно выпирающие под гимнастеркой, и думал, что поймает Игнат тех, кто плюнул ему в душу. Поймает и сотворит страшенное дело.

Шли разведчики краем леса узкой, в один след, стежкой, огибая деревенский выгон, на котором чернели десятка полтора раскормленных ворон. Птицы не испугались людей, не взлетели, а с недовольным карканьем отошли в сторону и там сбились в стайку. Вскинув носатые головы, топтались по выгону, таращились на шагающих разведчиков.

Великая пожива выпала по нынешним дням воронью. Корма хватало вдоволь. Сытный был для воронья корм, деликатесный…

Когда до крайнего домика осталось с полкилометра, Петухов пошел разведать. Неуклюжий, пятки врозь, он неслышно исчез в кустах, потом мелькнул у изгороди и сгинул в какой-то канавке.

«Ловок, — подумал Орехов, безуспешно пытаясь высмотреть разведчика. — Косолапый, а ползает как уж!»

Третий год люди не столько ходят, сколько ползают по собственной земле. Когда-то прапращуры человека поднялись на ноги, освободили руки и тем стали отличаться от зверей. И вот им пришлось забытую науку осваивать. Пришлось снова на землю ложиться.

Петухов возвратился через полчаса и доложил, что немцев в деревне нет. Ночи две назад наведывалось в Залесье человек пять гитлеровцев. Хлеба просили, а с тех пор не слышно.

Ночлег Петухов тоже нашел. В крайней избе. Хозяйку звать Василиса. Обещала разведчиков накормить. Живет одна, на задах конопля. Огород спускается к реке. В случае чего можно нырнуть в ивняк, и сам черт не сыщет. Дорогу, которая через болото идет, от избы хорошо видать. Так что батальон Сиверцева можно поджидать сидя на крылечке.

Хозяйка встретила разведчиков во дворе. Оправила по-деревенски низко повязанный платок и пригласила в избу. В избе было ухожено. Выскобленный с песочком пол, вымытые бревенчатые стены, побеленная печка. На полу бежала от дверей тряпичная дорожка, тканная желтыми и красными полосками. В окна лилось солнце, рассыпчатыми зайчиками отскакивало от крошечного зеркальца в переднем углу на тумбочке, дробилось в никелированных шариках на спинках кровати.

На крайнем окне огневисто розовела фуксия, посаженная в щербатую, с вмятиной на боку каску. Каска была русская. В самый раз подошла, чтобы поставить на черепок, насыпать землю и высадить фуксию. Разрослась фуксия пышно, расцветисто, навесила розовые сережки.

— Какая вымахала, ведьма! — удивился Петухов, бережно тронул листья заскорузлой ладонью и примял ссохшийся комочек земли у корней. — Знатный цветок, душевный… Может, водицы ему плескануть, хозяюшка?

— Утром поливала, — отозвалась хозяйка. — Вы, ребятушки, к столу присаживайтесь. Покормлю я вас. Небось оголодали с дороги?

— Оголодали, — признался Орехов и снял с потной шеи ремень автомата. — Так оголодали, что подметки болят и глаза закрываются.

Хозяйка усмехнулась и загремела чугунками на при-печке…

— Прямо сказать, так в тишке мы, считай, войну прожили, — неторопливо рассказывала Василиса разведчикам, которые расправлялись с чугунком толченой картошки. — В сорок первом, когда фронт проходил, мы под бой попали. Из тридцати изб осталось всего девять. По ту сторону попалили снарядами все избы начисто, а наш порядок уцелел. Народ, конечно, в лесу попрятался. Пришли из лесу погорельцы, потолкались с неделю по пепелищам да и разбрелись кто куда. А мы, чьи избы уцелели, на родном месте остались. Куда от своего гнезда пойдешь?.. Потом фронт прошел, и под немцем стали жить.

— Ну и как? — спросил Орехов, запивая картошку молоком.

— Да так, — отмахнулась хозяйка и зыркнула глазами. Глаза ее были как прорывы в летних облаках. — Ни шатко, ни валко. Скот приноровились прятать, а земли кругом вдоволь. Хошь — огород копай, хошь — поле сей… В колхозе нам трудодни писали, палочки, а тут что вырастил, все твое.

— А немцы как же? — Николай, удивленный словами хозяйки, отложил ложку.

— Добираться до нас им было далеко. — Василиса пожевала мягкими губами. — Тягота к нам была добираться, а толку никакого. Что с нас возьмешь? Да и хитровать мы приспособились. Раза два всего проезжали германы на машине… Начальствовал над нами полицай Федька Сухоруков. Под его присмотром состояли. Жил он в Тереховке, деревня тут есть километров за двадцать. Там комендатура была. Федька сам из наших, из залесских, соседа моего — старика Харитона — племянник. Тихий парень, покорный. Из него хоть веревки вяжи… Не притеснял нас Федор, не злодействовал. Приедет, бывало, в Залесье, а мы ему самогонки на стол и зальем душу. Так во хмелю его и в Тереховку отвезем. Проспаться ни разу не дали…

Василиса тихо засмеялась.

— Приспособились, значит, шею гнуть, — хрипло сказал Игнат и отставил тарелку с картошкой. — Приспособились под полицаем жить и еще хвастаетесь… Небось бы и в постель к этому Федьке полезла, кабы он приказал… Трудодни, значит, тебе — палочки?

Игнат потемнел лицом. Большая рука его вздрагивала. Обкуренный короткий ноготь с визгом скреб по столу.