Потом была победа

День потерялся. Вечерело, и мягкие сумерки неприметно накатывались из лесу к крохотной, в девять уцелевших дворов, деревеньке Залесье, где стали случайным постоем три разведчика. Уйдут они, останется из мужчин в деревне слабый от горя дед Харитон да бедовая, в самой поре вдовица Василиса-Васена. Будет Васена сажать огород, пахать поля, сеять, доить коров, пить по праздникам самогонку, а ночами кусать неповинную в ее бабьей беде подушку.

Петухов разбудил Орехова и сказал, что все тихо, что на дороге не видно ни одного человека.

— Ладно, иди спать, — ответил Николай. — Где устроишься, в избе или на сеновале?

Петухов подумал и ответил, что спать пойдет на сеновал.

Летняя ночь была коротка, а заснуть Василий не мог. Ворочался на сене, бессчетно поправлял пеструю подстилку, которая была выдана хозяйкой, и перекидывал со стороны на сторону подушку в цветастой наволочке. То ли чересчур мягка она была для солдатского изголовья, то ли тревожил разведчика едва уловимый запах женских волос на линялом сатине.

Чуть слышно скрипели за изгородью шаги Смидовича, который после полуночи заступил на дежурство. Заливисто свистел носом Орехов, разметавшись на сене.

На зорьке в лесу неожиданно зарокотало. Василий было вскинулся, но разобрался, что не стрельба, а гром. Мягкий гром, летний. Синевато блеснуло несколько дальних молний, потом по худой крыше зашелестел дождик. Теплый, преснеющий лесной сыростью, мелкий и частый.

Сквозь щель на лицо Петухова упала капля. Ударила влагой, прокатилась по щеке и растаяла на губах. За ней упала вторая, третья…

«Подушка намокнет», — лениво подумал Петухов, ощущая мерные удары капель в разгоряченное лицо. Он не встал, не перешел на другое место. Так незаметно и заснул под шуршание дождя.

ГЛАВА 22

Прошло два дня. О батальоне Сиверцева не было ни слуху ни духу. Лесная дорога по-прежнему была безлюдной. Окрест Залесья не появилось ни одного немца.

— Курорт, — зло сказал Смидович. — Люди воюют, а мы вокруг Васены с автоматами похаживаем. Может, нам к своим повернуть?

— Нет, — коротко ответил Николай. Чтобы унять злое нетерпение Смидовича, он приказал тому пройти в глубь леса за болото и пошарить хорошенько.

— В бой не вступать, — приказал Орехов, увидев, как в глазах Смидовича разгораются тяжелые огоньки. — К вечеру возвращайся.

Петухов починил крыльцо и хозяйственной прочной походкой расхаживал по двору в бязевой рубахе, пропотевшей на спине и под мышками. Выискивал подходящие доски и ворчал на Васену, что довела избу чуть не до ручки без всякого присмотра.

— Три года некому было топором тюкнуть, — оправдывалась хозяйка и полыхала на Петухова голубыми проталинами из-под густющих бровей. — Мужицкого духу в избе не бывало, а я по плотницкому разве могу?

И хвалила Петухова:

— К хозяйству у тебя душа лежит… Мой муженек, бывало, все больше за гармонь хватался. Дюже хорошо песни играл, тем мне голову и закружил… А у тебя руки работящие. Повезло твоей бабе.

«Повезло», — сердито думал Петухов. Ей-то, конечно, повезло, а вот ему про свое везение лучше не рассказывать. А то на смех поднимут.

С охоткой возился Василий, поправляя избу. Нравилось ему стучать топором, тесать и подравнивать, командовать, чтобы доску подали, гвозди принесли, бревно поддержали.

Нравилось, что Василиса-Васена ходит по пятам, хвалит работу и смеется так, что в груди душно становится. Ладная она, что и говорить, с какой стороны не погляди. Всеми статьями взяла…

Эх война, провались она сквозь землю!

— Ты, Василь, не теряйся, — сказал вчера за ужином Смидович. — Попросись к хозяйке на пуховичок… Вишь, как она к тебе ластится. Все они, бабы, одним миром мазаны.

— Будет глупости-то трепать, — озлился Петухов.

— А что, Вась, не будь дурнем, — поддержал Николай. — Живые ведь мы люди.

— Жена у меня есть, — отрезал пунцовый Петухов.

Потом, тюкая топором, вспоминал этот глупый разговор и напряженно думал, что далеко ждет его с войны законная жена Пелагея. Прорех в хозяйстве у Пелагеи сделалось, наверное, в десять раз больше, чем у Васены. Ребятишки оборвались да оголодали. Кормит их Палашка больше тычками, и ждут они не дождутся названого отца, который был к ним добрее матери. И валенки, бывало, починит, и свистулек из рябины навертит, и сопли вытрет.

Думал Петухов о Пелагее так, словно хотел себя в чем-то перебороть. Помнил он жену только разумом, холодной и рассудочной памятью.

Смидович считал, что Петухов по хозяйству старается, чтобы добиться расположения хозяйки, которая теперь разведчиков кормила не только толченой картошкой, но и подкидывала из тайных запасов и сальца, и сметанки, и яичек.