Потом была победа

Асланов перчатки не вернул. Сказал, что потерял, и предложил взамен две пачки махорки. Когда Орехов нажал на Асланова, разведчик отвел его в сторону и признался, что перчатки он подарил регулировщице из автобата.

— На чужое добро, выходит, кобелился? — громко спросил Орехов.

Асланов испуганно попросил его говорить потише и добавил к махорке новые суконные портянки.

Портянки Юрке были нужны, так как свои он потерял еще в маршевой роте, поэтому Орехов не стал изводить Асланова. Все равно кожаные перчатки на фронте не нужны. Взять на фронт такую бесполезную для солдата вещь мог только Юрка Попелышко…

— Трахнуть, значит, тебе фрицев хочется? — сказал Орехов. — Они, между прочим, умеют сдачи давать… Дорого нам тот крутой бережок достанется. На воде будешь на виду, как на блюдце. В таких переплетах полка дня на четыре хватает.

— Как на четыре? — не понял Юрка.

— Просто… Счет в штабах такой есть. Кажется, по закону больших чисел, — объяснил Николай. — Расход большой получается личного состава и боевой техники.

Орехов покосился на Юрку. Тот лежал, подоткнув под подбородок кулаки, и смотрел на воду.

Думал Юрка уже не о немцах, которые сидели за рекой, не о том, что через неделю-другую придется вышибать их из траншей, где были доты с бронеколпаками.

Юрка вспоминал весенний вечер на Воробьевых горах у Москвы-реки. Был тогда вот такой же теплый ветер, и на деревьях распускались почки. Только Юрка не лежал в окопе, а сидел на скамейке, и рядом была Светланка. Юрка накинул на нее пиджак. Потом, сделав вид, что придерживает пиджак, обнял Светланку за плечи. Она, видно, тоже опасалась, что пиджак соскользнет, и прижалась к Юрке.

Пятый день от нее нет писем. Все время аккуратно писала, а тут пять дней прошло, и ни одной строчки. Юрка смотрел на воду и мучительно думал, придет сегодня письмо или нет. Потом стал вспоминать последнее письмо. Начиналось оно так:

«Милый Юрик! Пишу тебе с лекции. Знаешь, после твоего последнего письма перечитала «Севастопольские рассказы». Читала и все представляла, будто мы вместе с тобой, с моим замечательным русским солдатом…»

Орехов сейчас не мог думать ни о чем, кроме немцев, которых надо было выбить с укрепленных высот западного берега и гнать беспощадно, без роздыху. Гнать до тех пор, пока не кончится своя земля, а потом гнать по чужой, пока не кончится война.

Все-таки Николай был на два года, на семьсот тридцать военных дней, старше своего напарника, и ему некогда было смотреть, как, обдуваемые теплым ветром, лопаются на березке с неуловимым шорохом глянцевые, клейкие почки.

В траншее первой линии, где у стенок сидели нахохлившиеся пехотинцы, Орехова догнал запыхавшийся Смидович.

— Товарищ старший сержант, вас подполковник зовет, — сказал он. — На командном он… И взводный наш там же.

Блиндаж был низкий и темный, как большая нора, с крутым лазом, куда можно было втиснуться, лишь согнувшись в три погибели. На противоположной от входа стене была прорезана узкая щель. Там стояла стереотруба, загороженная чьей-то спиной.

В полутьме Николай не мог никого рассмотреть и наугад доложил, что старший сержант Орехов прибыл по приказанию подполковника.

— Садись, Орехов, — не отрываясь от стереотрубы, сказал Барташов.

Николай шагнул в сторону и задел за что-то ногой. Раздался жалобный писк зуммера.

— Аппарат сломаешь, ворона, — послышался из угла сердитый голос телефониста. — Разуй глаза.

— Не шуми, браток, — миролюбиво сказал Орехов. — У вас тут как у нашего старшины в кармане. Густо, а толком ничего не разглядишь.

— Ты на бруствер вылезь, там светлее, — ядовито посоветовал телефонист.

— Как жизнь, разведчик? — спросил Барташов. — Что-нибудь новенькое высмотрел?

— Ничего, — признался Орехов. — Полсуток пролежали у воды, а толку никакого. Зимой хоть на лед можно было выползти, а тут — вода и вода. Фрицы не суются и нам ходу не дают.

— Наступать скоро придется, Орехов, — подполковник повернулся к лейтенанту Нищете. — Темно у вас.

— Смидович! — крикнул лейтенант. — Организуйте светильник!

Смидович, сидевший на корточках у входа, ответил, что в «катюше» кончился бензин.

— Плошку трофейную зажгите! — В голосе Нищеты послышались металлические нотки. — У вас же плошки есть?

— Я их, товарищ лейтенант, во взводе оставил, — откликнулся Смидович, наперед решивший, что огонь в блиндаже зажигать среди бела дня — это баловство и необходимости никакой нет.

Подполковник улыбнулся и сказал, что, пожалуй, можно обойтись и без света.

— В лоб придется наступать, — продолжал Барташов. — Людей много потеряем. Знаете, какой состав в ротах? Зимнее пополнение, боя еще не нюхали… Смоленские мужички… Недавно шинели надели. Есть среди них и злые, особенно из бывших партизан, и те, кто гестапо попробовал. Но таких не густо…