Потом наступит тишина

Возле дома прохаживался часовой. Они свернули на темную улицу. Свентовец видел девушку только в профиль, она молча шла рядом с ним.

— Я представляла вас, товарищ майор, совсем другим, — промолвила она.

— И теперь разочарована?

— Нет, наоборот. Думала, что вы более суровый.

— Так я же такой и есть…

Издалека глухо доносилась канонада. Они остановились.

— Артиллерия, — сказала девушка. — Но почему-то стреляют на востоке. Слышите?

3

Рота отдыхает. У Кольского теперь много свободного времени; если ночью не начнется бой, можно забыться, стоит лишь покрепче закрыть глаза. Но ему хотелось, чтобы эта тишина тянулась как можно дольше. На темном небе сверкают звезды. В детстве он мечтал о путешествиях к звездам и представлял себе, как ракеты несутся в космическом пространстве. Они уходят в небо с космической скоростью, достигают стратосферы, затем зависают и сверкают, как новые звезды, или медленно опускаются на землю. Расстояние до луны триста восемьдесят тысяч километров. Это, наверное, не так уж много, если учесть… Что учесть?

В этом городке впервые за прошедшие пять дней разместился сразу весь полк, а значит, и санитарная рота. Достаточно пройти несколько улиц, мимо здания штаба, и ты на месте. Давно надо было это сделать. В одном городе, в одном полку, боже мой, об этом можно только мечтать! Но ему совсем не хочется идти туда… Смешно, но он даже не предполагал, чем все это может кончиться…

Нельзя ни в коем случае оглядываться назад — простая и непогрешимая истина. «Дорогая моя, в жизни за все надо платить, любовь тоже имеет свою цену, она для тебя была слишком высокой, и ты сама решилась на это… Я заплатил все, до последнего гроша, и могу теперь целиком посвятить себя войне. Нет, дорогая моя, сейчас не до этого».

Кольский уставился на потолок, в комнату заглянула луна. Ординарец Стельмачонок стирает на кухне портянки. Старшина роты, по прозвищу Казак, спит на кровати между шкафом и буфетом. В большой комнате за кухней, уставленной старой мебелью, сидит в одиночестве Лекш — в одной рубашке, рядом, на стуле, пистолет. Он листает книгу, аккуратно переворачивая страницы.

— Тебе нравится такая война?

Лекш поднимает на Кольского глаза.

— Такая, — говорит он серьезно, — мне тоже не нравится.

Кольский машет рукой:

— Ты неисправим. — Сняв мундир, он садится с Лекшем рядом. Оба, правда, слабо знают немецкий язык и с трудом разбирают готический шрифт, но тут дело проще — почти на каждой странице помещены иллюстрации с изображением обнаженных женщин.

— Хорошенькое занятие, — говорит Кольский.

Лекш захлопывает книгу, краснеет. Он вообще часто краснеет и в такие минуты теряется, становится смешным.

— Зачем закрыл? — смеется Кольский. — Полистай еще, может, вспомнишь свою девушку.

— Девушек вспоминать некогда. Все хочу поговорить с тобой. О Фуране.

— Догадываюсь.

— Возможно. Я только что был у него. Разговаривал с его заместителем, толковый парень, а потом с Кутрыной и Маченгой.

— Неразлучная парочка. И чего же им надо?

— Кутрыне ничего, а вот остальные настроены резко против Фурана. Ты представил его к награде?

— Представил. А в чем дело?

— Ему никак не могут простить того случая на лугу, когда он напрасно погубил столько людей…

— Знаю, сам видел. Ну и что?

— Как это — что? — взорвался Лекш. — Какого черта было устраивать этот спектакль?! Надо воевать, это тебе не театр. Лежат, как на стрельбище.

— Но дом-то он все-таки взял.

— Взял, но какой ценой!..

— А как будто ты знал, в какую цену он нам обойдется. Брось свои подсчеты. Послушай-ка лучше, замполит, что я тебе скажу: мы на фронте всего пять дней, солдаты еще не обстреляны как следует, и ты сам знаешь, как трудно поднять их в атаку… Фуран толковый парень, бывает, что перегибает палку, но он хорошо усвоил, что на войне иногда нельзя щадить ни себя, ни других. Ничего не поделаешь, обстановка такая. И еще скажу тебе: не болтай на эту тему с бойцами, такая политработа ни к черту не годится. Они должны верить ему, иначе все пойдет насмарку. Что надо и что не надо — знаю я, и все…

— Брось свою принципиальность.

— И ты должен вести себя так же. Мы же на войне, а не в тылу. А ты слюни распустил, болтаешь черт знает что, ходишь жалуешься, а какие у тебя солдаты — только что оторвали их от маминой юбки!..

— Чепуху мелешь. — Лекш горячится, его очки сползают на кончик носа, лицо краснеет. — Пять дней! Бывало, что на войну шли прямо из дома. Им было что вспоминать: последний мирный день, девушку, свои планы на будущее — и вдруг война! А они? Спроси, кто из них помнит свой последний мирный день и о чем они в то время думали? Американцы прибывали на фронт из мирных городов — садились в поезд, на вокзале девушки дарили им цветы. А мы вступили из одной войны в другую не зелеными новобранцами, а обстрелянными за годы оккупации солдатами. Сейчас мы переживаем заключительный героический этап нашей борьбы, и нам есть чем гордиться.

— У тебя все?

— Не знаю. — Лекш успокаивается и садится на диван. — В Польше даже самый молодой призывник, неоперившийся сопляк, прошел уже немало военных дорог.