Потом наступит тишина

«Скажи, что ты от меня хочешь?» — «Я уже сказал тебе четко и ясно». — «Но я не могу понять, неужели ты не видишь, как я к тебе привязалась, вот уже несколько месяцев разыскиваю тебя по всем призывным пунктам и воинским частям, никогда до этого не знала, что есть такая река Шварцер Шепс, и все-таки я здесь, увидела тебя издали и сразу же узнала, отыскала в толпе, бросилась тебе навстречу, сердце готово было выскочить из груди. Чего же ты хочешь? Разве что-то изменилось с тех пор? Я ведь не могла тогда, как и ты, поступить иначе, неужели ты этого не понимаешь? Неужели я должна расплачиваться?

За что? За мое молчание или за Адама? Впрочем, мой дорогой, я могу оплатить любой счет, только скажи, чего тебе от меня надо. Ты же, конечно, ни в чем не виноват. Пришел с Войском Польским и хвалишься своей порядочностью.

Но тебе хочется знать, была ли я любовницей Адама. Нет, этого ты не узнаешь… А почему это вдруг тебя интересует? Все вы одинаковы, нет, ты другой… Летом я встречалась с Адамом по вечерам, он поджидал меня в условленном месте, мы шли по узкой тропинке, затем сворачивали в сторону…

А знаешь, о чем говорил мне Адам? О чистоте… «Давай пройдем через это чистилище». А разве ты не требуешь того же самого? Вы оба слеплены из одного теста, очень похожи друг на друга. Это просто какое-то недоразумение, что ты стрелял в него, недоразумение, что не были вместе…»

Ева взглянула на часы, минуло половина двенадцатого — последний срок. Все, надо ложиться спать! А завтра опять все сначала: «Я — капрал Крачиньская, прошу выслушать меня…» Села на кровать, сняла сапоги, расстегнула мундир и расплакалась. Уткнулась головой в подушку, от плача стало легче, все лицо было мокрым от слез, думала лишь о себе, о своем одиночестве…

Скрипнула дверь, кто-то стоял на пороге, может, стоял уже давно, но она не слышала… Ева резко поднялась, приложила руки к глазам. Капитан медицинской службы Пиотровский был чуть навеселе, его массивная фигура покачивалась из стороны в сторону, ноги широко расставлены, а когда он дошел до середины комнаты, то оперся рукой о стол.

— Товарищ капитан…

— Ничего, ничего, дитя мое. Чего плачешь? Вытри глаза и забудь обо всем. — Движения капитана становились постепенно более уверенными, он подошел к кровати и пододвинул себе стул. — Ну рассказывай, мне можешь выкладывать все как есть. Тебя кто-нибудь обидел? Расскажи, а я уж устрою ему веселую жизнь!

Ева молчала. Она любила доктора Пиотровского: все в полку знали, что «бородач» — доктор носил ухоженную бородку — порядочный и, как говорил Крыцкий, «сердечный человек», а сейчас он казался ей просто забавным…

— Ну, — подбадривал он ее, — может, дать тебе валерьянки или брома? Прекрасные средства. Завтра будет тяжелый день, надо поправить свои нервы.

— Нет-нет, у меня все в порядке, просто паршивое настроение.

— Настроение? Отвыкай от этого, тут тебе не дом. На войне красивые девушки не имеют права хандрить. Вы ухаживаете за ранеными и помогаете здоровым. Что бы мы без вас делали? — Поднялся со стула, оттолкнув его ногой, и тяжело опустился на кровать. Погладил Еву по голове, затем осторожно заглянул ей в лицо.

— Товарищ капитан!

— Ничего, ничего, — пробормотал капитан. — Не сердись на меня, старика. Глаза у тебя чуть покраснели, но это ничего. Красивая ты, Ева, и все время в одиночестве. Я тоже одинокий. Ну не упирайся, дитя мое, я очень люблю тебя, давно о тебе мечтаю… Действительно, не хочешь? Мешаю тебе? Очень плохо, Ева, очень плохо… Ну ладно, ладно, не убегай… Сейчас уйду, уйду. И этот стул еще мешается под ногами.

Двенадцать часов ночи.

День второй — вторник

1

Светает. Солдаты тонут во мгле, по брусчатке грохочут колеса, на западе стоит тишина. Ночью высоты освещались ракетами.

Бойцы, тесно сгрудившись, стоят у домов. Да так и теплей. За ночь им не удалось отдохнуть как следует. Стиснув зубы, туго перетянутые ремнями, они равнодушно выслушивают команды офицеров. Что их ждет сегодня? Бойцы не думают об этом, не видят взятого вчера города в этой мглистой тьме; пытаясь согреться, поднимают воротники шинелей, засовывают руки поглубже в карманы, проверяя одновременно, не забыли ли захватить табак, трофейные сигареты, плитки шоколада, карандаш, зажигалку, бумагу для писем.

Из темноты постепенно вырисовываются контуры домов и крыш, на улице еще темно, но вдали уже просматриваются поля, луга, холмы. Каждая высота обозначена на карте цифрой, которую офицеры занесут в свои блокноты. Для них пространство носит более широкое понятие, они говорят о районе действий, направлениях и задачах. Перед их глазами предстанут луга и лес, когда небо наконец очистится, воздух станет прозрачным; и каждый следующий шаг будет стоить еще дороже. Они не вспоминают уже о тех, кто погиб вчера, и не задумываются о том, кого постигнет та же участь сегодня.