Рыночная площадь была перед ним как на ладони. В самом центре ее стоял высокий немец с трубкой во рту; Маченга взял его на мушку. Немец, ничего не подозревая, глядел в его сторону.
Кольский подал команду открыть огонь.
Ручной пулемет заработал как бешеный, немцы попадали, а тот, высокий, по-прежнему стоял неподвижно, будто прирос к мостовой и не мог сдвинуться с места. Михал прицелился в него и нажал спусковой крючок. Спустя минуту увидел еще одного высунувшегося из-за машины немца и не раздумывая перенес огонь на него. Того словно ветром сдуло, а длинный, покачнувшись, тут же скрылся за машиной.
Рыночная площадь опустела, затем отозвались немецкие пулеметы. Просвистела появившаяся откуда-то мина: видимо, немцы уже пришли в себя. «А длинного я так и не убил, — подумал Маченга. — Как же так?»
Бойцы стали отходить к лесу, к своему батальону.
— Итак, что мы знаем о противнике? Ничего, — сказал Свентовец. — А времени у нас в обрез. — Он сидел под деревом, в нескольких шагах от него установили рацию, на опушке леса окапывалась рота Кольского. — Тут его не должно было быть, — добавил он. — До самого Бретвельде, но коль скоро противник здесь, значит, что-то произошло.
Майор достал из кармана большие часы и внимательно поглядел на Кольского.
— Надо прощупать немцев как следует, другого выхода у нас нет, а потом уже я отправлю донесение. Начни потихоньку, на рожон не лезь, пусть они сами обнаружат себя. Сорокапятки ведут огонь только по танкам, с боеприпасами у нас туговато… помогу вам минометным огнем. Сегодня мы должны отбить Бёслиц.
Поглядев на Кольского, Свентовец умолк. Со вчерашнего дня ему было трудно разговаривать с командиром роты. Он так и не сумел подобрать к нему ключ. «Вот упрямец, — подумал майор. — Неужели он всегда был таким? Держит дистанцию, стал более равнодушным, но… воинскому долгу предан до конца. В этом нет никаких сомнений».
Кольский встал по стойке «смирно».
— Я могу идти, товарищ майор? — спросил он официальным тоном.
— Иди и держи связь.
Ружницкий, который сидел рядом и курил, поднялся:
— Пожалуй, я тоже пойду, — Он отряхнул мундир и затоптал окурок.
Майор продолжал сидеть, он ждал. В такие минуты он всегда как-то особенно остро чувствовал усталость; поглядел на кроны деревьев, на луг, распростершийся прямо перед ним, отделявший их от городка. Увидел стройный шпиль колокольни костела, прекрасный, в чисто готическом стиле — а это здесь такая редкость. Впрочем, какая глупость! Кто же сейчас думает о готике?!
Только что он имел разговор с командиром полка. «Где твои позиции?» — спросил Крыцкий. Он басил больше обычного. Свентовец доложил обстановку. «Нас поджимает время, — сказал Крыцкий. — На твоем участке с их стороны серьезных сил нет. Уточни и доложи о выполнении задания». «Слушаюсь!» — ответил Свентовец, а сам подумал: «Ничего не понимаю».
Впрочем, он ничего уже не понимал со вчерашнего дня. Им не передали никаких сведений ни о противнике, ни о замыслах командира дивизии и командира полка. «Танки прорвались в тыл!» — вот и думай, что хочешь. «Путь в Бретвельде открыт». Так что же там, перед нами? Почему остановилось наступление на запад, если речь идет только о танковом прорыве?
«Надо было сразу попросить поддержку», — размышлял Свентовец. Впрочем, что бы это изменило? Ведь известно — не дадут. «Вы слишком осторожничаете», — скажет командир полка. «Конечно, я осторожен, — констатировал майор и сам себе поставил диагноз: — Излишне впечатлителен». Никогда прежде он не замечал этого за собой, ни когда партизанил, ни до войны. Не думал о неоправданных потерях, а сейчас мысль об этом преследовала его. Наверное, близкий конец войны так влияет на человека. Векляр, кстати, сразу пресекал разговоры на подобные темы: «Надо хорошо воевать, по-современному. Смерть на войне вытекает из математического расчета, это вопрос статистики».
Статистика… Свентовец вышел на опушку леса. Видимость была превосходной, перед ним простирались поля, полого поднимающиеся к городку Бёслиц. Он видел пригорки и низины, шоссе справа, стройный шпиль колокольни, так заинтересовавший его ранее.
— Товарищ майор позирует противнику, как на фотографию, — послышался голос батальонного адъютанта.
Махнул рукой. Мины рвались уже на опушке, застрочили пулеметы, а Свентовец, словно завороженный, глядел на свою колокольню. Потом, после продолжительной паузы, перевел взгляд на поле, по которому Кольский бросил в прорыв взводы. Может, следовало еще выждать? Он представил себе, как ползет сам по-пластунски вперед, не зная, что его там ждет, зная только направление движения…