Потомки песчаных бурь

– Каждый из нас думает, что знает, кто он такой. На самом деле все гораздо сложнее. Нами помыкают невидимые бесплотные существа, и мы принимаем их навязчивый говор за собственный внутренний голос. Истинный же голос человека напрямую связан с Вселенной, но мы не внимаем ему: что нам за дело до слабого шепота, заглушаемого громкими наглыми криками? Человек постоянно находится в плену иллюзий, наивно полагая, что он свободен. Мало того, что он зажат между оглоблями собственного (да и собственного ли?) эгоизма, так он еще опутан многочисленными вожжами эмоций. И все это призвано тянуть, как телегу, самого главного вашего хозяина – общество со всеми его законами, писанными и неписанными, с нормами поведения и морали, подчас весьма спорными. А уже упомянутые мной незаметные существа лишь возницы, урывающие свою долю от всего этого бедлама. Общество ждет, чтобы мы поступали лишь так, как это «принято». Всем из нас хорошо знакомы следующие ситуации: «Мой папа мечтал, чтобы я стал юристом, и я не посмел его ослушаться». Или: «Мама так хотела, чтобы я вышла замуж за мистера Смита. Я не могу огорчить ее». Все это было очень популярно вплоть до двадцать первого века, да и сейчас еще встречается. Очень многие берутся жить за нас, слишком часто не умеющие делать это за себя. На самом деле никто никому ничего не должен. Долг – любимый кнут общества, жалящий вас со всех сторон. Вы всю жизнь тащите эту проклятую телегу, на которую навалена ваша драгоценная и никчемная история: история страны, история города, а также ваше собственное фамильное древо. На вас столько ярлыков, что за ними не видно вас самих. Стоит вам появиться на новом месте, как люди принимаются разглядывать на вас эти ярлыки, забывая заглянуть вам в глаза. «Скажите, любезный, вы не американец?» «Нет, я русский». Всё, нужные ярлыки найдены: «А-а, вас, должно быть, зовут Иван, вы непременно воруете и пьете с утра водку». Это не произнесено вслух, но подразумевается. «Вы республиканец?» – спросит вас демократ, и только от вашего ответа будет зависеть его личное отношение к вам.

Человек без имени потрясающе показывал в лицах, меняя свой голос до неузнаваемости, придавая ему различные оттенки – от неуловимого акцента до стариковского шамканья. Напарники, забыв обо всем, следили за каждым его движением и словом, а он продолжал не то лекцию, не то спектакль:

– Вы слишком зависите от чужого мнения, поэтому так дорожите собственной историей, вернее, ее отредактированным вариантом, именуемым «репутацией». «Так вы сын дона Эмилио? Он так много рассказывал о вас! Как, вы разве не в духовной семинарии? Ах, вы художник… Очень мило… Нет-нет, у нас вам будет слишком тесно. Дону Эмилио не понравилось бы, если бы его отпрыск остановился в такой дыре, в какой живем мы». Как горько бывает вам, нарушившим волю родителей! Иные так и живут, заклейменные собственной виной. От нас постоянно чего-то ждут, и мы не можем не оправдать высокого доверия. «Мое слово крепче гранита!» – скажет «человек слова» и в лепешку разобьется – иногда в буквальном смысле, – но сделает то, чего от него ждут, даже если это глупо, опасно и грозит чьей-то другой репутации. Вы непременно должны быть патриотами – и вашими потенциальными врагами становились все зарубежные соседи. Патриотизм – родной дядя войны и удобный инструмент в руках лживых и циничных политиков. И из всех этих ярлыков, самый первый – имя, данное вам при рождении. Ведь каждое имя что-то обозначает: «Царственный», «Тихая», «Защитник», «Счастливая». Вас пытаются программировать и делают это с самого начала.

– А что плохого, если бы вас, скажем, звали «Счастливым»? – спросил Дэн.

– Это не сделало бы меня счастливее соседа, которого в приюте прозвали Найденышем. Зато моим именем меня бы замордовали еще в детстве, причем такие же дети, как я. И у меня бы мог легко развиться пресловутый комплекс неполноценности, с которым я бы тащился по жизни, пытаясь доказать, что я счастливее всех, а на деле слыл бы неудачником.

– Но ведь могло же быть наоборот, и вы бы выросли, полностью соответствуя своему имени, – не отступал Дэн. Человек без имени ласково, как на ребенка, посмотрел на него: