Потомки

Я не знаю, как на все это реагировать. Моя мать в подобной ситуации залилась бы слезами, убежала в свою комнату и там захлебывалась рыданиями. Отец отправил бы меня в далекое плавание или пристрелил на месте. Джоани отправила свою дочь в школу-интернат, что ненамного лучше, а что сделал я? Ничего. Я не настаивал на медицинском обследовании, на лечении, я даже не поднимал этот вопрос на семейных советах. Отослать дочь с глаз долой — не лучший вариант, зато самый простой — для нас, ее родителей. За разгорающимся конфликтом я наблюдал со стороны, не испытывая ни малейших угрызений совести, словно Алекс и Джоани занимались обсуждением наряда для вечеринки.

— Я больше не употребляю наркотики, — повторяет Алекс. — Но по-прежнему считаю, что это было здорово.

— Почему ты вдруг стала так откровенна со мной? — спрашиваю я.

Она пожимает плечами и откидывается на спинку кресла.

— Потому что мама умирает.

В глубине души я чувствую, что с Алекс все будет в порядке, и даже более того. Я верю ей, верю в то, что наркотики были всего лишь эпизодом в ее жизни, данью моде. Наверное, я стоял в стороне потому, что не слишком за нее боялся, хотя хорошему отцу полагается бояться. Я еще помню, что это такое — быть ребенком и быть сыном своих отца и матери. Что бы я ни вытворял, я знал — как сейчас это знает Алекс, — что мне не дадут пропасть. Очень может быть, что дети из богатых семей в глубине души тяготятся своим положением, отсюда их тяга к риску и саморазрушению. Каждый из них знает: если он упадет, ему подставят руки. Как-нибудь он да вывернется из любой неприятности. Уж на улицу его всяко не выкинет никто и никогда. Помню, какие проказы совершал я вместе с другими мальчишками, — и что? Мои проказы на следующий день превращались в семейные анекдоты, которые рассказывались за обеденным столом. Из-за этого я чувствовал себя каким-то неполноценным, словно во мне было что-то такое, что мешало мне быть таким, как все, даже оступиться не получалось. Может быть, Алекс чувствует то же самое? Считает себя несостоявшейся неудачницей?

— Я горжусь тобой, — торжественно произношу я, поскольку именно это говорят отцы в сериалах, проведя очередную душеспасительную беседу со своими чадами.

Алекс закатывает глаза:

— Нашел чем гордиться.

— Нет, горжусь, — говорю я. — Ты справилась. Мы отправили тебя из дому. Передали на попечение твоей, так сказать, интернатской маме. И вот теперь ты здесь, со мной. Помогаешь мне воспитывать Скотти. Прости меня, Алекс. Прости. И спасибо за помощь.

Она взяла на себя роль матери, думаю я. Эту роль она освоила в одно мгновение. Так из сухого концентрата получается полноценный продукт. Я представляю ее на дне стакана в виде горки гранул, которую заливают кипятком. Мгновенное превращение в мать.

— Да брось ты, — говорит Алекс.

Вот так, думаю я, семейство Кинг обсуждает проблему наркотиков.

Мы смотрим на раскинувшийся перед нами прекрасный океан, на фоне которого испокон веков случалось столько неловких, печальных и прекрасных моментов.

— А что происходит с Сидом? — спрашиваю я. — Он какой-то тихий.

— Он устал, — говорит Алекс. — Давно не спал. Ему нужно поспать. — Она изучающее смотрит на меня, проверяя, проглотил ли я эту ложь. Убеждается, что нет. — У него сейчас трудный период, — добавляет она.

— Правда? У нас тоже.

— Ладно, проехали, — говорит она. — Как мы будем искать того мужика?

Я задумываюсь. Надо же, а я и забыл про него, а ведь мы из-за него сюда прилетели.

— Вы с Сидом поведете Скотти на пляж. Я сделаю несколько звонков. Мы же на острове, Алекс! Куда он денется?

Она молчит, думает. Затем встает и протягивает мне руку, помогая подняться. Я понимаю, что моя собственная дочь меня удивляет и завораживает. Мне хочется узнать ее получше.

— Мы найдем его, — заверяет меня Алекс, и решительные нотки в ее голосе указывают на то, что и ей есть что ему сказать.

27

Он живет как раз под нами. Прилетел в командировку и остановился в одном из домиков на берегу залива, которые видно с нашего балкона. В его офисе сказали, что он здесь. Почему здесь, а не у постели моей жены? А почему я здесь?

Я стою на балконе и смотрю вниз, на берег, потом решаю надеть костюм и пойти на пляж. Поищу там своих девчонок. Поищу любовника жены и, возможно, искупаюсь и покатаюсь на гребне волны, как делал когда-то в мальчишеские годы.

Девчонки и Сид загорают возле мола. Скотти лежит на полотенце, аккуратно вытянув ноги и повернув лицо к солнцу, а мне хочется, чтобы она плескалась в воде. Не нужно ей так много времени проводить на солнце. Я встаю так, чтобы на нее упала тень:

— Хватит лежать, Скотти. Иди поиграй в мяч, займись чем-нибудь.

Она взмахивает рукой:

— Я хочу загорать.

— А где твой альбом? Почему ты его забросила?

— Дурацкое занятие.

— Ничего подобного, — говорю я. — Это было здорово. Мне твой альбом нравился.

Со Скотти что-то не так. Наконец я понимаю, в чем дело, — ее груди. У Скотти выросли огромные груди. Присмотревшись, я вижу, что это шары из мокрого песка, которые она затолкала себе в купальник.