Потомки

— Что вы решили?

— Будем ждать. Пока не поймем, что время пришло.

— Я не о том. Что вы решили по поводу продажи земли? Кому продаете?

— Скопидом, — говорит Элис, обращаясь к гирлянде из цветов жасмина.

Мои дочери прислушиваются. Им интересно знать, что я отвечу. Это невыносимо. Им хочется знать, сколько я получу. Сколько мы все получим.

— Вы считаете, что сейчас самое время это обсуждать?

— Сколько ты получишь за землю? — спрашивает Скотт.

Я смотрю на Барри в надежде, ища у него защиты, но он лишь произносит:

— Папа, ты об этом из газет узнаешь.

— Я не желаю узнавать из газет, — говорит Скотт. — Я хочу услышать прямо сейчас.

— Я уже сказал, Скотт, сейчас не время. Поговорим об этом позже.

— Какая тебе разница? Подумаешь, миллион туда, миллион сюда.

— Вас что-то беспокоит?

Скотти окаменела у него на коленях. Скотт собирается подняться, и она встает, но он так и сидит. Он старательно избегает моего взгляда. У него на лице жесткая, насмешливая ухмылка.

— Забавно, что Джоани угодила в аварию именно тогда, когда у тебя появилась возможность получить кругленькую сумму.

— Не вижу тут ничего забавного, — говорю я. — Во всем этом даже близко ничего забавного.

Вчера Хью сообщил кузенам о моем решении. Нужно сказать, что сделал он это великолепно: огласил решение спокойным, ровным и твердым голосом. Его тон был до того деловым и строгим, что никто не осмелился ни заорать, ни горестно повздыхать. Джоани уж наверняка закатила бы скандал. Будь она здорова, уж они-то выразили бы протест. Теперь же им придется ждать. Благодаря Хью я снискал репутацию человека пусть выбитого из колеи, но тем не менее способного на решительные поступки, репутацию оптимиста и храбреца. Ральф похлопал меня по спине. Кузен Шесть сказал: «А наплевать, все равно я скоро умру».

— Ты всегда был эгоистом, — говорит Скотт. — Она отдала тебе все, что у нее было. Она создала тебе теплый, счастливый дом.

— Скотт, чего ты хочешь? — спрашиваю я.

И снова смотрю на Барри. Тот делает вид, что его интересует только Джоани, и я понимаю, что он согласен с отцом, иначе он бы мне помог.

— Мы хорошо жили, — говорю я. — Очень хорошо. По-вашему, она была несчастна, потому что я давал ей мало денег? Вас это злит?

— Ей хотелось иметь собственный катер.

— У меня не было денег на катер! Не было. Мы не можем позволить себе такие траты. Мы живем на зарплату. Я буду брать деньги из основного капитала на то, чтобы заплатить за обучение дочерей в колледже, за их проживание на Пунахау, а это по двадцать восемь тысяч на каждую. Плюс уроки речи и танцев, летние лагеря. Список можно продолжить.

Девочки смотрят на меня с удивлением и обидой. Вот что значит дети из богатой семьи — они забывают о том, что учителям нужно платить. Забывают, что все стоит денег: участие в постановке пьесы, выдувание стеклянного бонга. Дети в бедных семьях прекрасно знают, что сколько стоит. Любая мелочь. Я смотрю на стену над головой Скотта и очень хочу садануть по ней рукой. К чему эти рассуждения о плате за обучение? С какой стати я пытаюсь защищаться?

— Если бы у Джоани был собственный катер, в котором она знала бы каждую деталь, ей, возможно, не пришлось бы… — Он машет рукой в сторону дочери.

— Она не в первый раз участвовала в гонках, и в том, что случилось, не было моей вины! Не я устроил аварию!

— Она заслуживала больше, чем катер, — говорит Скотт, глядя мне в глаза.

Не могу поверить, что он это говорит, да еще в присутствии своих внучек. Я едва сдерживаюсь, чтобы не выложить ему правду прямо в лицо. Я мог бы сказать, что Джоани мне изменяла и что я тоже кое-чего заслуживаю. Я мог бы сказать, что она разбила мне сердце, разбила сердце нашим дочерям.

— Знаю, — отвечаю я. — Заслуживала. — И сам понимаю, что так оно и есть, что это не просто слова, которые я произношу, чтобы угомонить Скотта. Я делаю вдох поглубже. Напоминаю себе, что он отец моей жены. Я даже представить себе не могу, что бы я чувствовал, окажись на месте Джоани одна из моих дочерей. — Вы правы, — говорю я. — Простите.

— Бога ради, кончайте издеваться над человеком! — говорит мне Сид.

— Да, дед, ты чего? — говорит Скотти.

— Папа делал все, что мог, — говорит Алекс.

Я едва ли не пугаюсь: а вдруг Скотт подумает, что я заплатил своим дочерям за то, чтобы они меня поддержали? Наш объединенный фронт выглядит странно, будто бы это не мы, а какая-то другая семья. Из тех счастливых семейств, что порой попадаются на глаза. А потом я думаю: а мы? Мы счастливое семейство? Мы же собрались в палате, несмотря ни на что. Где бы мы ни находились, кем бы ни были, мы пришли сюда только ради Джоани, только потому, что она молчит. Я вспоминаю Сида, который сказал своей матери, что смерть отца — лучшее, что у них случилось, и понимаю, что он сказал так вовсе не со зла, а чтобы она узнала правду, пусть горькую, но правду. Каким же нужно быть храбрым, чтобы это сказать.