Потомство для зверя (ЛП)

Давление в груди ослабевает, и я наконец-то могу выдохнуть. Прохладный ветерок проносится по кустам, принося с собой аромат лепестков роз. Мы продолжаем идти по дорожке, проходя мимо заросших клумб и кустарников, которые нуждаются в подрезке.

— Я придираюсь, но, если бы я была незваным гостем, я бы использовала эти растения для укрытия.

Он ворчит.

— Хорошая мысль. Я попрошу садовников позаботиться об этом.

Солнце выходит из-за туч, заливая нас обоих светом. Я смотрю на Лу, восхищаясь его скулами. Невольно задумываюсь, как он выглядит без огромной бороды.

— На что уставилась? — спрашивает он.

— Как ты понял?

— Угол наклона твоего тела сместился. Ты нашла что-то отвлекающее?

Да.

Тебя.

Но я извлекла урок из того, что происходит с женщинами, которые преклоняются перед мужчинами. Если возвести мужчину на пьедестал, это раздует его эго. Даже если он вносит очень незначительный вклад в домашнее хозяйство, он начинает считать, что ему должны за это.

Моя ошибка в отношениях с Сайласом заключалась в том, что я дала ему понять, что приму его, даже если у него нет работы, даже если он зарабатывает на жизнь мошенничеством и даже если он никчемный мудак. Ругань и попытки изменить его не помогали, ведь, что бы он ни делал, я никогда не выгоняла его.

Поэтому я и говорю:

— Я проверяла твою повязку.

Выражение его лица тускнеет. Движение настолько незначительное, что мне, возможно, показалось.

— Думаешь, я не смогу завязать бинт без твоей помощи?

— Только не говори, что ты и это практиковал?

Уголок его губ приподнимается.

— Ты удивишься.

Пока мы идем к высокой белой беседке, он рассказывает мне, что начал изучать шрифт Брайля, когда выздоравливал после потери левого глаза. Мы проходим мимо деревянного строения и направляемся к массе заросших живых изгородей, составляющих лабиринт.

— Сколько тебе было лет? — спрашиваю я.

— Восемнадцать, — отвечает он.

— А сколько тебе сейчас?

— Угадай.

— Не могу, ведь ты прячешь свое лицо под огромной бородой. Тебе… где-то от тридцати до сорока.

Он смеется.

— Мне двадцать восемь.

У меня отпадает челюсть.

— Надо же, ты почти одного возраста со мной. Между вами с Танатосом возникло напряжение еще в юности или у вас были деловые разногласия?

— Мы ходили в одну школу. На одной из вечеринок подрались из-за девушки, и он проиграл. Позже, после того как все напились, он застал меня врасплох и проткнул глаз.

— Черт.

— Точно, — бормочет он. — Потом ублюдок затаился, пока все, кроме меня, не забыли о нем, и вернулся под защиту своего отца.

— И что ты сделал?

— Я выжидал время. Подходящего случая.

— А потом?

— Я выбил из него все дерьмо и отрезал ему яйца.

Одна нога спотыкается о другую. Лу хватает меня за руку и удерживает на месте.

—Осторожнее.

—Ты серьезно? — спрашиваю я.

— Если бы я убил его, то началась бы война между двумя семьями, а если бы проткнул ему глаз, то это не было бы тем самым посланием.

— Каким?

— Наврешься на меня - потеряешь свои яйца.

Моя рука поднимается к горлу.

— Черт возьми. Так вот почему тебя называют Зверем?

Он хихикает.

— Расслабься, милая. Я никогда не причиню тебе вреда.

— А когда ты... ну, знаешь... кастрировал Танатоса?

— Пять с половиной лет назад, — он кивает. — Примерно тогда.

— Как он стал отцом Гермионы?

Лу резко останавливается, и я застываю на месте. Я оглядываюсь по сторонам, размышляя, не сделала ли ошибку, произнеся ее имя вслух на публике, но мы одни.

— Что случилось? — спрашиваю я.

— Она уже была беременна до того, как я отрезал ему яйца. Она стала причиной того, что он лишил меня глаза.

— Ария? — шепчу я.

Он дергает головой в сторону, как будто звук ее имени слишком болезненный, что не имеет смысла, ведь вчера он упоминал ее без такой реакции.

Если только...

Если только звук ее имени не причиняет боль из-за той ночи с Танатосом, что не имеет смысла, но...

— Ты знал ее, — я подвожу итог.

Его челюсть напрягается, что я воспринимаю как «да».

— Вы были близки?

— Она была моей девушкой, пока не вернулся Танатос, — рычит он. — Наша вторая ссора произошла, когда он пришел в мой спортзал с ней за руку, выставляя напоказ, как боевой трофей.

У меня замирает сердце — и от предательства, и от его маски боли. Я прижимаю его руку к своей груди. Эта история слишком ужасна.

— И тогда ты отрезал ему яйца?

— Когда он сказал, что она беременна, — рычит он. — И ребенок от него.

— Это правда?

Он сжимает зубы, и вена на его шее вздувается. По тому, как покраснело его лицо, я понимаю, что он заново переживает эту встречу.

— Это не имело значения. Они оба выглядели довольными собой. Она точно трахалась с ним за моей спиной.

— Мне очень жаль, — говорю я и крепко сжимаю его руку. — Ужасное предательство.

— В конце концов, все обернулось против него, — говорит он с горечью. — Теперь невинная женщина оплакивает свою дочь, а маленькая девочка стала сиротой.