Потому что я – отец

– Например… Если ты не готов сказать родителям, что станешь отцом, как ты можешь считать себя готовым к отцовству? Поэтому повторяю: ты не торопишься стать папашей?

– Это не вопрос спешки или готовности. Я буду отцом через несколько месяцев, а ты дедом.

– У меня с логикой и устным счётом всё хорошо, иди мать порадуй.

– Она знает главное, а дата – это вторично.

– Вторично? У нас нет денег, чтобы тебе свадьбу устраивать.

– Мне это и не надо. Я пришёл не деньги клянчить.

– А для чего?

– Чтобы рассказать тебе, что у тебя появится внук.

– Рассказал, что дальше?

– Если ты так реагируешь, значит, ничего.

– А какую реакцию ты ждал? Я тебе всё время говорил, будь с этим поаккуратнее, не надо бегать с членом наперевес где попало. Да ты сам ещё зелёный!

– Спасибо за поддержку.

– Ты взваливаешь бремя на всех нас. На что ты готов пойти ради своего сына? Поможешь ли ты ему избежать ответственности, когда он в дерьмо вляпается? Ты задумывался над этим?

– Когда ты узнал, что мать беременна мной, также потел и паниковал?

– Не о чем разговаривать.

– Значит, я прав?

– Я же сказал, не о чем разговаривать!

* * *

– И захвати побольше апельсинов, он их любит.

– Папа любит апельсины?

– Конечно. Почему тебя это так удивляет?

Невероятно! Я даже видел один раз в жизни, как этот несгибаемый офицер плачет, но никогда в моём присутствии он не съел ни одного апельсина. В детстве я часто его угощал. Он старательно отрывал одну дольку, чтобы не повредить тонкую кожицу соседней, и очень меня благодарил. Но чтобы взять со стола, очистить и съесть половину, я уже не говорю про целый апельсин… Такого точно не было.

Конечно, я купил побольше. Крупные, ярко-оранжевые, красивые. Вход к нему свободный, процедур не назначено, но я на всякий случай позвонил, когда подходил к больнице. Как всегда, бодрый голос. Конечно, всё нормально. По-другому и быть не может.

Сосед по палате куда-то испарился. Мы общались непринуждённо, с беззлобным матерком, оставаясь неуязвимыми для тоски белых стен. Он обрадовался апельсинам, но потребовал, чтобы я тоже съел один, тщательно выбрав для меня самый большой. Я подождал какое-то время. Вклинился в образовавшуюся в разговоре паузу, опасаясь, что он успеет начать новую мысль.

– Отец, слушай.

– Так.

– А ты любишь апельсины?

– Странный ты. Кто же их не любит?

– Все любят.

– И что?

– Я пытался вспомнить, ты же ни разу их не ел при мне.

– Преувеличиваешь.

– Нет-нет. Совершенно точно. Я никогда не видел, чтобы ты ел апельсины.

– И что?

– Мы ведь не жили бедно.

– Жили не бедно, но и в масле не катались. А ты их обожал.

– Да, конечно, но почему ты никогда их не ел, ведь мы могли себе это позволить.

Впервые за наш разговор отец отвёл глаза. С лица ушла безмятежность, я видел снисходительность к несмышленому молодняку. Он не торопился с ответом. Явно подбирал точную, ёмкую фразу, не желая пускаться в пространные пояснения. Пауза затянулась. И если бы не его ясное сознание, я бы подумал, что он забыл, о чём мы говорили. Он еле слышно вздохнул.

– Ты же сам вырастил сына. Всё знаешь не хуже меня.

В этом весь отец, он не заботился о собеседнике, только о чёткости выражения мысли. Но я всё прекрасно понял. Мы быстро сменили тему, обсудили мою семью, спорт, политику. Про свое состояние он говорил поверхностно и без опасений. Как и положено офицеру, пусть и постаревшему. Как и принято у его, сдающего позиции, поколения.

Прошлись по отделению. Вокруг дряхлые старики в изношенной одежде. Кажется, ровесники отца, но его молодцеватость и выправка оказывают посильное сопротивление старости. Дело шло к прощанию. Наконец он сказал самое важное для меня. Хоть и в свойственной ему манере, но я чуть не разрыдался от его заботы. Он решился на эти слова, и мне стало легче.

– Ты хоть скажи, как прошёл этот проклятый год.

– Нормально, отец. Год как год.

Крепко обнял его, получил несколько сдержанных напутствий и ненадолго забежал к матери. Она запихнула в меня первое, второе, пироги и отправила на вокзал.

* * *

– Жду, сыночек. Ты очень нужен здесь.

Ещё минуту я держал телефон около уха и смотрел куда-то в стену. Из ниоткуда долетели вопросы жены.

– Папа. Сердце.

Она потрясена не меньше меня. Странно, их отношения с отцом не сложились, но смерть всегда раскрывает живых по-новому.

– Когда поедешь?

– Сегодня. Сейчас.

Купил билеты, собрал самые нужные вещи, взял половину отложенной налички, пропустил в процессе подготовки несколько рюмок безвкусного коньяка, посидел на краю кровати с закрытыми глазами и отправился на вокзал. Ещё пара-тройка рюмок перед отправлением – как вода. Голова оставалась пустой, мысли не задерживались. Боли нет, только сквозная рана в груди.

Я неоднократно представлял этот день. Видел себя со стороны, но в реальности всё выглядело иначе. Никаких слёз. Мало воспоминаний. Я больше думал о ставшей одинокой матери.

Всю дорогу я безразлично смотрел в пол или на мчащийся навстречу пейзаж.

Мать в чёрном. Незаплаканная, отрешённая. Теребит большим и указательным пальцами юбку. Как всегда, красивая, но без привычной усталой улыбки.

– Он всегда хотел умереть во сне.

– Боялся мучений?