Потому, что люблю

Одно беспокоило Алексея: Надя часто плакала, тосковала о Серафиме Антоновне, считала Женьку виноватым в ее преждевременной смерти: «Она угасла, Алеша, угасла от тоски, от одиночества! А сын ничего этого не замечал! Он холодный, равнодушный!»

В захудалом скверике, приткнувшемся к зданию музея, возле облезшей, пятнистой скамейки сидел на корточках Кузя Дудкин, а вокруг него толклись, будто он водил их на поводке, Крохотуля и Сарычев.

Алексей поздоровался с ними, закурил от протянутой Сарычевым зажигалки и поинтересовался:

— Что тут происходит?

Кузя живо вскочил на ноги:

— Они гонят меня отсюда! Напали как цепные собаки. А за что, спрашивается? Рабочий человек выпил в выходной на свои кровные. Теленок не пил, так его зарезали. Сарычев налетел: «Ты мелкий собственник, комнату сдаешь, овощами на базаре торгуешь, собаку-зверя держишь, чтоб на людей кидалась!» А какое ему дело? Будто им в общежитии хуже, чем мне дома! Они в кино захотели — воспитатель за билетиками сбегает. Телевизор цветной понадобился — шефы поднесли. Мелкий ремонт и то сами не делают! Пикнут — начальство тут же людей пришлет.

— Ладно, ладно, иди домой, отоспись,— поморщился Алексей, отдирая от своего рукава Кузины пальцы.— Иди!

— Ха! Охота была! А что я на том свете буду делать! Мозоли на мослах набивать? Дай на «маленькую» — уйду.

Кузя Дудкин кашлял и плевался. От него разило водочным перегаром, смешанным с запахом дешевого табака. Рубаха на нем, как всегда, грязная, волосы всклокочены, только постоянное украшение — сигареты за ушами — были чистые и тугие.

— Не надо бы тебе, Кузя, в музее показываться,— посоветовал Алексей. — Тебя будто из мусорного бачка вытряхнули!

— Не серди мой кулак, Подсолнух! — Кузя обиделся.

— Я тебе, Дудка, что велел! — крикнул, подходя, Женька. — Пей хоть досиня, но чтоб не на людях! Залазь в какую-нибудь дыру и свинячь! — Он полез в карман, вынул три рубля и не отдал их Кузьме, а швырнул в траву. — Исчезни!

Женька вырядился как на выставку: в белом костюме, рубашка голубая в широкую полоску, галстук тоже белый. И «бобрик», видно, ему только что освежили,— коротко остриженные волосы торчали густой щеткой, от них и от усов шел «парикмахерский дух». Он благодушно отнесся к насмешкам насчет своего «жениховского» вида, — кроме Алексея, никто не знал, какое долгожданное свидание ожидает его сегодня.