Потому что люблю

Катя его успокаивала. Она видела — ему не по себе. А он терялся в догадках и никак не мог понять, что случилось. Совещание? Или по тревоге подняли полк? Он бы знал. В доме живут летчики других эскадрилий — тут бы все уже гудело… Видимо, Белый получил от комдива ценные указания и теперь вот доводит их до всего личного состава.

Женька снял трубку и набрал номер дежурного по полку. Сразу же почувствовал, что перепутал две последние цифры, нервно ударил по кнопкам рычага и набрал номер заново.

…Никаких совещаний в полку не было, все давно разошлись по домам.

— Подождем до девяти, — сказала Катя, пряча глаза.

— До девяти, до девяти. — Женьку уже начинало раздражать ее хладнокровие. Он чувствовал, что происходит нечто непредусмотренное и неотвратимое, как стихия, но что именно — ответить не мог.

Никогда он подобного не позволял себе, а тут вдруг налил в фужер водки и выпил, не чувствуя огненной горечи этой жидкости.

Было ясно, что к нему не хотят идти. Никто. Сговорились. Но за что?

Неужели Муравьев раззвонил про тот дуб?

Он снова взялся за бутылку, но Катя отодвинула фужер.

— Меня учил: не знаешь причины — не психуй, — сказала она твердо.

— Знаю, Катя, — ответил он тихо. — Не захотели прийти… Только за что?..

Обида росла, болью подкатывала к сердцу. Еще час назад уставленный закусками стол тихо радовал его предвкушением искренних восторгов друзей; теперь он смотрел на все, что было приготовлено так любовно и мастерски, с тупой досадой и болью.

Зачем? Для кого?..

Катя словно угадала ход его мыслей. Села рядом, обняла, положила голову на плечо.

— Позовем сейчас ребят, — заговорила она певуче, с улыбкой, — усядемся за стол и в семейном кругу обмоем твои звезды. Напьемся, наедимся, песни попоем… Мы вместе — значит, все хорошо.

Да, ни землетрясения, ни потопа не произошло. Подумаешь, пригласил гостей, а гости взяли да и не пришли! Ну и пусть им будет хуже! Интересно, сговорились или каждый сам по себе?.. Завтра будут извиняться, причины сочинять.

— Зови ребят, Катя. Будем ужинать. — Женька хотел все это сказать бодро и весело, но голос дрогнул, и он отвернулся. Обида не хотела прислушиваться ни к каким убеждениям.

Конечно, это Муравьев. Сказал одному, тот другому, и пошло… Но почему они так?!. Ведь каждый в отдельности мог бы понять, что у него не было другого выхода. А Муравьев! Это просто предательство. Удар в спину. За что?

В коридоре коротко звякнул сигнал. Женька даже не поверил. Но ребята знают, что дверь не заперта, значит, все-таки кого-то судьба послала. Кого же?

Женька распахнул дверь.

Перед ним стоял Муравьев.

— Пожалуйста, входи, — Женька прикрыл дверь.

— Не запирай, сейчас Толя подойдет. А где… — Муравьев осекся, увидев нетронутый стол, будто споткнулся о порог. — Почему до сих пор?..

— Тебе лучше знать. — Женька не скрывал раздражения. — Можешь радоваться. Разыграно как по нотам. Могу заверить — воспитательный эффект твоей акции будет завтра продемонстрирован перед всем полком. Ты поступил честно и правильно. Подобных мне выскочек надо учить, как учат шкодливых котят — носом в собственное дерьмо. Все верно. Но, между нами, подло это, Коля.

Муравьев слушал молча. И, как показалось Женьке, изображал человека, не понимающего, о чем ему говорят. И Женька, вопреки желанию, пояснил:

— Кроме тебя, никто не знал, как все было. Ты раззвонил… От зависти, что ли?

Скопившаяся обида искала выхода. Хотелось говорить злые, колючие слова, хотелось, чтобы Муравьев краснел, оправдывался, извинялся.

А тот вдруг горько усмехнулся и посмотрел в глаза:

— Дурак ты, Женька.

Сказал и, круто повернувшись, вышел.

Женька почувствовал, как его вдруг опеленала звенящая тишина, на мгновение мир потерял реальные очертания, словно погрузился в прозрачный водоем, все поплыло, и только большие серые глаза Кати смотрели на него испуганно и неподвижно.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Армейский транспортник, которым Муравьев возвращался в свой полк, был загружен, как говорится, под завязку. В трюме лежали упакованные и намертво закрепленные тросами двигатели для реактивных истребителей, гора свернутого в мотки кабеля, тюки с одеждой, бочки (видимо, со спиртом), ящики с какими-то приборами и еще множество всякой всячины. Пассажиром был только Муравьев. Пока самолет набирал высоту, он забрался в хвостовую кабину к стрелку. За всю службу в авиации ему ни разу не приходилось летать задом наперед. Здесь был почти неограниченный обзор. Крылья машины казались значительно длиннее, чем они есть на самом деле. И еще Муравьева поразила скорость. Сказать, что он ее почувствовал, будет не совсем верно, — он ее увидел. Две густые струи отработанных газов смыкались за хвостом самолета, как смыкается вода за быстроходным катером, отлетали в пространство и с бешеной торопливостью прессовались в толстый, все удлиняющийся черный жгут.

Когда самолет набрал нужную высоту, его позвали в пассажирский салон и захлопнули герметичную дверь. Экипаж был занят делом, и Муравьеву ничего не оставалось, как спать или читать прихваченную еще во Львове книгу научно-фантастических рассказов.