Потому что люблю

Юрка и Гера, обежав стол, подошли к модели, начали задавать Муравьеву свои бесчисленные «почему». Женька проводил Толю до двери. Ему показалось, что техник, несмотря на решимость вернуться домой, уходит не очень охотно и, если его попросить, останется. Но что-то удержало Женьку от дальнейших уговоров, и он протянул Толе руку.

— Молодец, что заглянул. Оле — большой привет!

— Ладно, — кивнул Толя. Улыбка на его лице еще держалась, но как-то уже поблекла, в уголках губ притаилась плохо скрытая досада. — Желаю хорошо повеселиться.

Он быстро сбежал по лестнице.

Женька снова подумал о том, что зря отпустил товарища, что надо было хоть на час его задержать, хоть на первый тост. Но подумал без особого сожаления. В конце концов, они не первый день знают друг друга и могут обходиться без подтекстов и разных дамских штучек: можешь — не заставляй себя уговаривать, а действительно не можешь — скажи «жаль» и уматывай.

И тем не менее Шелеста не покидало ощущение, что он вроде даже охотно проводил Толю. Уж кому-кому, а ему хорошо знаком застенчивый характер техника. Он мог быть упрямым и настырным только в тех случаях, когда дело касалось самолета, его подготовки к вылету.

Собственно, он правильно сделал, что не дал себя уговаривать. Раз Ольга больная, нечего где-то засиживаться. Даже у близких товарищей. Толя молодец… Умница…

Роман Игнатьевич Белый пришел без полковничьего мундира. И сразу объяснил:

— Чтоб мои звезды вас не смущали, надел гражданское.

Белый сразу заметил модель истребителя. Он шумно потрепал малышей и, внимательно вглядевшись в модель, спросил:

— Кто сочинил?

— Жук.

— Золотые руки. И голова. — Помолчав, добавил: — После праздников будем выдвигать. Хватит ему в старших лейтенантах ходить.

— Почему вы без Ирины Николаевны? — спросил Шелест, протирая полотенцем фужеры.

Белый пожал плечами.

— Дома нет. Оставил записку. Опять какой-нибудь пленум в горкоме…

Из кухни тянуло тонким ароматом жаренных в масле грибов.

— Сам готовишь? — спросил полковник.

— Это у него лучше, чем со скрипками, получается, — вставил Муравьев и перевел разговор на Толю Жука. — Вопрос о его переводе уже решен?

— После парада. После парада будет много перемещений. — Белый на секунду замолчал, посерьезнел. — Если, конечно, все пройдет благополучно. А иначе и быть не может. Верно я говорю, космонавты?

Белый наклонился и взъерошил на головах у ребят волосы.

— А могут сразу сто самолетов с вашего аэродрома взлететь? — ответил Юрка встречным вопросом.

— Это как же сразу? — уточнил Белый, выпрямляясь.

— Ну сразу. Чтобы выстроились в ряд и… фыг — в небо…

— Если понадобится, взлетят, — сказал Белый. — А теперь идите в свою комнату. Мы тут о взрослых делах поговорим.

Но не успели ребята скрыться за дверью, как на лестнице послышались шаги, звякнул ключ в замочной скважине, и на пороге появились Катя и Вера. Женька Шелест быстро пошел им навстречу.

— Здравствуй, именинник, — весело выпалила Катя. — Наклонись. — Она поднялась на цыпочки, расставив, как крылья, руки со свертками, чмокнула Женьку в губы. — Поздравляю. Расти большой. Здравствуйте, Роман Игнатьевич! — Перевела взгляд на Муравьева, смущенно захлопала ресницами.

А Муравьев смотрел на Веру.

Перехватив Катин взгляд, Вера, сдерживая удивленную улыбку и не веря себе, тихо сказала:

— Это же Коля Муравьев.

— Точно, — подтвердил Шелест. — А ты откуда его знаешь?

Вера покраснела. Румянец, заливший лицо, был ярким и неожиданным.

— Откуда я тебя знаю, Муравьев? — спросила она с деланным упреком.

Все повернулись к Муравьеву. Даже выбежавшие встречать Катю Юрка и Гера. Только Белый улыбался.

— Никак не думал тебя здесь увидеть, — сказал Муравьев, забирая из рук Веры свертки.

— Тип, — толкнул его Шелест кулаком в плечо. — Откуда ты знаешь эту женщину?

Муравьев прошел в комнату, положил свертки рядом с телевизором. Женьке показалось, что он наслаждается их оцепенением. Но Муравьев спокойно сказал:

— С этой длинноволосой ябедой я сидел четыре года за одной партой. Как я только вынес?!

— Нет, как я это вынесла? — сказала Вера. — А знаешь, ты почти не изменился.

— К сожалению, о тебе этого сказать не могу, — развел руками Муравьев. Вера еще не успела огорчиться, как он тут же добавил: — Ты стала такой красивой, что я уже не знаю, как мне с тобой держаться.

— Можешь считать: я смутилась, — сказала Вера с улыбкой и прижала ладони к щекам: ее лицо вновь залилось краской.

Шелест видел, что произошло нечто неожиданно приятное, видел, что Катя даже чуточку растерялась, чувствовал, надо какие-то слова сказать, но ничего сказать не мог, а только смотрел то на Веру, пытающуюся справиться с волнением, то на Муравьева, поглядывающего на всех с чувством превосходства.

— Поздравляю вас, Женя, — нашлась наконец Вера. — Желаю счастья и успехов.

Она прошла в комнату, взяла возле телевизора один из отнятых у нее свертков, по-школярски толкнула Муравьева локтем: вот, мол, тебе! — и вручила сверток Женьке.

— День сюрпризов, — сказал ошарашенный Шелест.