Потому что люблю

— Просто из любопытства?

— Это плохо, если просто из любопытства?

Вера почувствовала, что заливается краской. Уже потянула было свободную руку к лицу, но, подумав, что все равно в темноте не видно, поправила на тужурке Муравьева перекосившегося золотого орла, проткнутого крест-накрест кинжалами и помеченного цифрой 1, что значило — летчик первого класса.

— Это интересно в самом деле или ты из упрямства? — Вера не любила в институте изучать философию и не понимала тех, кто ею увлекался.

— Ты помнишь нашего школьного историка? — Муравьев осторожно перебирал ее тонкие пальцы, будто хотел убедиться, что они целые и невредимые. — Мы с ним встретились, когда я уже закончил училище. Он первый вопрос мне задал о философии. Говорит: «Вы философию и сейчас не признаете?»

— Действительно, — подхватила Вера, — мы ж не признавали философию. Скукой на уроках мучились. Особенно наш класс. Отчего?

— От невежества. От дилетантства. У нас в училище преподаватель философии был самым веселым человеком. Даже анекдоты его были связаны с философами. Он сделал самое главное — разбудил у курсантов интерес к своему предмету. Придет, бывало, на лекцию и начинает какие-то побасенки рассказывать. Одна другой интереснее, а конца нет. Мы ему — вопросы, а он нам первоисточники рекомендует.

— Побасенки и философия…

— Не веришь? А ты попробуй почитать «Лекции по истории философии» Гегеля. Это ж детектив. Черт его знает, я как-то не заметил даже, как втянулся. Чем глубже полез, тем большее любопытство. Знаешь, какие они разные, эти философы? — Вера уже слушала его с любопытством. — Прочел вот недавно Ницше «Так говорил Заратустра». Вроде наивные притчи о сверхчеловеке, а вглядишься, вдумаешься — и становится понятно, что Гитлер не на голой почве вырос. Тебе не холодно? — неожиданно спросил он.

— Немножко. — Вера шевельнула плечами.

Муравьев снял тужурку и набросил Вере на плечи.

— Вот, — сказал он, — капитан Вера Егорова. Извини, заморозил я тебя, заболтался, но я не понимаю тех людей, которые не хотят все знать. Если я вижу интересную картину, я хочу знать, что скрыто за ее сюжетом, хочу знать, как жил художник, почему его волновала именно библейская тематика, как, например, Корреджо, и что помогало Веласкесу написать портреты с такой психологической наполненностью, с такой беспощадной правдой. Разве это не интересно?

— Интересно.

— Или вот, скажем, тебе, техническому специалисту, разве не хочется узнать подробности из жизни русского металлурга Павла Аносова? Сто лет назад человек разработал методы получения высоколегированной стали! Написал диссертацию «О булатах». Я тебе о нем как-нибудь расскажу. Это сказка! Но ты уже замерзла. Да и устала… — Он кашлянул и очень серьезно добавил: — Знания нужны не ради любопытства. С этими знаниями мне там, — он кивнул головой вверх, — над землей, значительно легче, понятнее, что ли… Спасибо тебе.

— За что?

— За все. Мне было очень хорошо с тобой. До свидания. — Он снова нежно пожал ее руку.

— Китель.

— Конечно.

Он взял тужурку, набросил на плечи, быстро тронул Верины волосы и торопливо убрал руку, будто ожегся. Не оглядываясь, зашагал в сторону аэродрома и через минуту растаял в низкой предрассветной мгле.

Осторожно, чтобы не поднимать шума, Вера поднялась на второй этаж, нащупала в сумочке брелок с ключами, потихоньку открыла дверь. Свет включать не стала. Прошла в спальню, разделась. Постель хранила еще тепло летнего дня. Вера спрятала ноги под одеяло, но сразу не легла. Сидя, отыскала в волосах заколки, вынула их, тряхнула головой. Волосы заскользили по крутым обнаженным плечам…

Так она делала ежедневно. Когда Иришка не спала, она всегда садилась у двери на свой маленький стульчик и наблюдала, как мать распускает на ночь волосы. Вера несколько раз собиралась обрезать их, но Иришка сердилась, у нее портилось настроение. Вере становилось невмоготу глядеть на ее страдания, и она с веселым смехом обещала растить волосы, пока будут расти.

За последние четыре года Вере уже не раз хотелось переделать прическу. Она даже назначала себе день, когда пойдет к парикмахеру, но что-то останавливало ее в последнюю минуту, и Вера по-прежнему каждое утро укрепляла заколками мягкие, ускользающие пряди, а перед сном распускала их.

Вспомнила вдруг неожиданный жест Коли Муравьева, словно тот хотел проверить, не парик ли у нее, и как он смутился и быстро отнял руку. Вспомнила и улыбнулась: смешной он, этот Николаша. И хороший…

ГЛАВА ШЕСТАЯ