Потому что люблю

Ровный шум мотора и однотонное шуршание шин настраивали на такие же однотонные раздумья, но и в мыслях, и в чувствах все смешалось, и Муравьев никак не мог логически осмыслить происходящее. От Женьки его мысли перескакивали на лесную опушку, которую он все время видел сверху, с самолета, только вместо дубов и тригонометрической вышки на опушке среди редких деревьев стоял красный мотоцикл, а рядом он и Вера с венком из полевых цветов на голове. Когда он начинал думать о Вере и о себе, память услужливо подбрасывала ему шумную заводскую проходную, пожилую, глубоко задумавшуюся женщину с ее улыбающейся дочерью и Веру, прячущую в сумочку пропуск…

Когда они остановились возле Вериного дома, Муравьев почувствовал, как у него учащенно забилось сердце. Он хотел, чтобы Вера позвала его к себе в дом, и боялся этого. Боялся торопить события, боялся ошибки, потому что в какой-то миг его покинула уверенность, что тот лесной поцелуй, та полузабытая взволнованность, связавшая их тонкой ниточкой, не случайны, не придуманы…

Видимо, о чем-то подобном думала и Вера. Сойдя с мотоцикла, она придержала его рукой за плечо: дескать, не надо вставать, — и, почувствовав, что он понял ее жест, извиняющимся тоном сказала:

— Ты поезжай. И если захочешь… Потом, позже, то позвони… Я буду рада твоему звонку.

Она поправила рукой его волосы, провела пальцами по щеке.

— Поезжай, Муравьев.

Машина от избытка скорости несколько раз вильнула и цепко взяла дорогу. Луч фары раздвинул темноту. На повороте, словно доски на заборе, замелькали полосатые придорожные столбики.

У самого аэродрома Муравьев притормозил машину и развернул ее в обратном направлении. Вот теперь-то в самый раз и с Женькой поговорить.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Женька Шелест тоже рано ушел с аэродрома домой. Как только медики закончили обследование, он переоделся и на попутной машине уехал в город. Забрал в садике ребят, погулял с ними в парке лесотехникума. Там всегда было много любителей-собаководов, Юрка и Гера с удовольствием следили за собачьими проделками.

Потом они втроем посидели в кафе-мороженом, в магазине игрушек купили появившийся наконец «Конструктор» и поехали домой. Ребята, не снимая своих кепочек, сразу приступили к «Конструктору». Женька закрылся на кухне. Он сел на табуретку и бездумно уперся глазами в противоположную стену, на которой белела отшлифованным деревом почти готовая скрипка — его, Женькино, детище. Сколько часов он отдал этому инструменту — сосчитать невозможно. Еще в училище его товарищ по самодеятельности Яша Костюковский уронил скрипку и проломил нижнюю деку. Женька попытался отремонтировать инструмент, попробовал сделать новую деку. С детства он возился с деревом возле отца, мастера-краснодеревщика. Но хотя дека и была сделана очень точно, скрипка потеряла прежнее звучание и на некоторых звуках безбожно фальшивила.

Женька все-таки отремонтировал инструмент, аккуратно заделав пролом на старой деке. Но любопытство, почему фальшивила новая дека, уже не оставляло его все последующие годы. Он скупал в комиссионках старые скрипки, сравнивал их, скрупулезно изучал, разбирая и вновь собирая. Тайна великого Страдивари не спешила раскрываться перед ним.

После училища Женька начал работу над своей скрипкой. Через московских друзей и знакомых он добыл на столичной фабрике музыкальных инструментов необходимый материал — разных сортов дерево и лаки, сам изготовил в мастерских ТЭЧ инструмент. И его свободные вечера заполнились хотя и приятной, но утомительной работой.

И вот скрипка почти готова. Ее оставалось покрыть лаком, и высушить. Но радости у Женьки не было. Он слишком хорошо знал, что скрывается за этим «почти». На двух ладах скрипка фальшивила. Эту фальшь мог уловить только очень опытный музыкант, но Женька-то знал, что фальшь есть, значит, все сделанное сделано вслепую.

Женька вытащил из-под стола инструмент, подаренный Муравьевым в день рождения. Торопливо открыл футляр, вынул тускло сверкнувшую старым вишневым лаком скрипку и попавшимся под руку столовым ножом вскрыл деку. Ну что в ней особенного? Может, и вправду инструмент изготовлен Батовым, великим русским мастером, но в нем все, абсолютно все похоже на заурядные ширпотребовские скрипки. В чем же секрет?

И тут Женька вдруг поймал себя на мысли, что он сознательно ищет какую-нибудь заковыристую задачу, чтобы не думать о случившемся в воздухе и на аэродроме.

То, что произошло на аэродроме, все видели. Но о том, что случилось в воздухе, знал только он, Женька Шелест. Знал, что случилось то самое худшее, чего он боялся с первого дня своей летной биографии. Нет, речь совсем не об ударе о дерево. Это уже следствие. И то, что он не сказал никому о столкновении с деревом, — тоже следствие. Случилось другое.

Женька поставил ребром на колено старую деку и начал осторожно выстукивать ее согнутым указательным пальцем. Сначала бессистемно, а затем по радиусам от центра к краям и наоборот. Звуки от ударов менялись так, словно он перебирал пальцами по ладам.