Потому что люблю

На воздухе, как показалось Муравьеву, было еще более душно. Разогретая на соснах смола поблескивала янтарными слезками в извилистых трещинах коры. Пахло скипидаром и теплой землей. То ли от безветрия, то ли от духоты, то ли от непривычной тишины на аэродромном поле, но деревья показались Муравьеву какими-то грустно-поникшими, постаревшими. Будто их вымочили, подсушили и поставили на окончательную просушку.

Итак, тайное стало явным. Сейчас Толя Жук должен спросить Муравьева, знал ли он правду о причине отказа шасси. Что он, Муравьев, должен ответить? До сих пор ему не приходилось лгать в глаза товарищу. Его не спрашивал никто, он не считал нужным вмешиваться. Хотел, чтобы Шелест сам все объяснил. Впутайся он в эту историю, неизвестно — лучше или хуже было бы для всех.

Теперь другое дело.

А если Толя Жук не спросит?..

Муравьев вдруг почувствовал себя так, словно нахлебался какой-то мутной клейкой жидкости: еще минута — и вытошнит. Что его заставляет ловчить, изворачиваться, выискивать для себя удобную позицию, чтоб и волки были сыты, и овцы целы? А следы-то оставлены! И Прокопенко мучить себя не станет: говорить аль нет; он постарается показать себя: мол, рано в запас уволили, я вот еще кое-что соображаю…

Толя Жук будто уловил мысли Муравьева.

— Прокопенко я попросил пока помолчать, — сказал он, отверткой вычищая из-под ногтей засохшую краску. — Надо с ним поговорить.

— С кем? — не понял Муравьев.

— С Женькой, естественно.

— А если он не признается?

— Значит, наши выводы ошибочны. Не станет же он мне заливать…

— Что ж он до сих пор?.. — Муравьева чуть не взорвало это безграничное доверие Женьке Шелесту. — Если ты так уверен в его порядочности, что ж он раньше тебе ничего не сказал? Если врезался, то, наверное же, знал об этом.

— Ситуация. — Толя Жук совершенно неуместно улыбнулся, спрятав глаза за узкие щелочки. — Ты как думаешь — мог он врезаться?

— Он врезался, — сказал Муравьев.

— Где?

— На восьмидесятом километре влево от шоссе. Как раз у тригонометрической вышки. Сбрил как лезвием… Он запоздал с фигурой. Я еще в воздухе заметил, что он впритир прошел у земли. Потом съездил туда на мотоцикле. Все точно. Как в аптеке…

— Ты зря кипятишься, — спокойно перебил его Толя Жук. — Влип он в ситуацию…

— Послал бы я сейчас тебя… В ситуацию… — Муравьев уже и в самом деле начал кипятиться. — Что же это за ситуация, которая оправдывает подлость?

— Не преувеличивай.

— С твоей логикой можно и предателя оправдать. Ситуация! Пригрозили смертью, вот он и выдал друзей…

— Сравнения у тебя…

— Тебя наказали, Белый выговорешник схватил, а он герой!

— Завидуешь ему, что ли?

Муравьев пропустил мимо ушей эту реплику, настолько она казалась ему неуместной и несерьезной.

— Видимо, тебя надо было еще покрепче наказать…

— И чего вы все такие кровожадные? — Толя Жук снова улыбнулся, потом сразу посерьезнел и заговорил быстро, без пауз, как по писаному: — Хорошее с плохим в нашей жизни так переплелось, что хирургия для лечения почти не годится. Вырезая небольшую болячку, зацепишь нервный узел и сделаешь человека инвалидом. Женька — умный человек, недюжинно способный, очень нужный авиации человек. Не то что я. Поймет он свою ошибку, сам себя накажет. А пока у него сердце не остыло, пусть идет на высоту. Помешать ему так просто. Впрочем, что я тебе объясняю… Сам все знаешь. Молчал же до поры. И еще помолчишь… Поломать жизнь человека можно в два счета. Помочь найти себя — вон как сложно. Мы помогли ему вовремя. Может, и не совсем порядочно все это выглядело. Но это вблизи. А издали глянешь — нормально, по-человечески.

Толя Жук поддел ботинком заржавевшую банку из-под сгущенки, и та с ржавым дребезгом отлетела в кусты.

Муравьев проследил за ее полетом и остановился.

— Все, Толя, ты говоришь хорошо. Люди должны быть людьми. И Женька, конечно, человек. Все мы человеками рождаемся. Но откуда появляются скоты? Не с таких ли вот компромиссов они начинаются? Будет в сто раз обиднее, если Женька Шелест не поймет, что он пошел на подленький компромисс. — Муравьев прокашлялся и, почувствовав, что Толя Жук еще чего-то от него ждет, добавил: — Вначале я надеялся, что он сам все скажет, а теперь ему необходимо помочь. Я буду говорить с Белым.

— Черт его знает, может, ты и прав. — Толя Жук посмотрел на Муравьева широко открытыми глазами, тут же отвернулся, отломал с куста прутик и несколько раз со свистом разрубил им воздух. — Мне кажется, Белый все поймет…

Да, если командиру все объяснить не под горячую руку, он поймет. Но захочет ли простить Шелеста?

— Будет молчать твой Прокопенко? — спросил Муравьев.

Толя Жук засмеялся.

— Может, и помолчит до вечера. Только сил у него не хватит. Трудно старику тайны хранить…

Они прошли по тропинке сквозь лес и у опушки присели на бетонную плиту, неизвестно когда и с какой целью брошенную здесь. Даже в солнцепек она сохраняла свою каменную прохладу.

— Нормально съездил? — нарушил молчание Толя Жук.

— Нормально.

— А что до срока прикатил?

— Спешу на Север.

Толя Жук лишь еле заметно улыбнулся и промолчал.