Потому что люблю

Не верит. Конечно, его спешка выглядит смешно. Из центра Европы, где лето в разгаре, где сосна как сосна растет, а не заскорузлые кустишки, в которых и по нужде не спрячешься, где есть и шоссейные и железные дороги, и до Львова рукой подать… От всего этого, добровольно оборвав отпуск, спешить в серую стынь Заполярья, в край дико-пустынный и до боли однообразный — конечно же, нормальным людям покажется странным.

Но объяснять Толе Жуку причины, толкнувшие его на это решение, Муравьеву не хотелось. Слишком долго надо объяснять. Слишком сложно. Да и себе-то он эти причины еще не успел объяснить как следует, чувствовал подсознательно: надо.

А Толя Жук ничего и не спрашивал. Он еле заметно, щелками глаз, улыбался каким-то своим мыслям и сосредоточенно выковыривал из бетонной плиты гладенький и рябой, как ласточкино яичко, камешек.

— Возьми меня с собой, — сказал он неожиданно.

— Будто я решаю такие вопросы. — Муравьеву вдруг стало смешно. — А ты-то чего?

— Я Север не видел, — тихо ответил он, — а что тебя гонит, не соображу.

— Не у дел я здесь, Толя.

— Летаешь ведь.

— Не те это полеты.

— Какие тебе надо?

— Рабочие. Там работа, Толя, которую я люблю.

Почти у самого горизонта на рулежной дорожке сверкнуло ветровое стекло автомобиля.

— Ты не можешь определить, что там движется? — спросил Толя Жук.

— Могу. Белый едет на «Волге».

— Талант. Будешь говорить с ним?

— Думаю, что надо.

— Обрадуется старик.

Муравьев вдруг ясно представил, как на мгновение погаснут живые глаза командира, отяжелеют веки, огорченно опустятся уголки губ… Что ему сказать? Что Женька Шелест подлец? Что всех обманул? Что не заслуживает почестей, которые ему выданы?

Нет, все это ерунда. Почести ему выданы по заслугам, и Белому надо сказать что-то совсем другое.

— Мне пора, — сказал Толя Жук и встал. Отряхнул ладонью комбинезон. — Надо бы Женьку предупредить о твоем разговоре с Белым. Из парилки — под лед…

— Ты лучше предупреди Прокопенко, чтобы не звонил в лапти. Пустит слух — потом останови его…

— Попробую. Приходи вечером к нам. Ольга будет пироги печь. Она в этом деле гроссмейстер.

— Спасибо, Толя. Я постараюсь. Но твердо не обещаю. Специально не ждите.

— Ладно. — Толя Жук проследил глазами, куда повернула «Волга», и заторопился. — В ТЭЧ поехал. Ну, будет разгон…

Муравьев тоже встал.

— Пойдем. Возьму огонь на себя.

Толя Жук не ответил. Глаза спрятались за щелками век, губы плотно сжались. Он был уже там, в ангаре ТЭЧ, и, видимо, думал о Белом и старшине Прокопенко, сочинял варианты и ситуации, которые могли бы помешать встрече этих людей.

«А что, если сейчас позвонить Лене?» Эта мысль пришла Муравьеву настолько неожиданно и отчетливо, что он торопливо посмотрел на Толю Жука — не догадался ли тот? Но Толя думал о своем…

Позвонить и сказать: одно из двух — или бери Саньку и приезжай, если, конечно, хочешь, чтобы мы были все вместе, или давай к чертовой матери разводиться…

Растеряется? Да нет, ответит спокойно или с издевкой. А вдруг испугается и приедет?

«Вот видишь, — скажет тогда Вера, — я говорила, что нам не следует встречаться. Потому что знала: Лена тебя не отпустит». И еще спросит: «Почему, Муравьев, все это выпало на мою долю?» А про себя подумает, что Лена вот, наверное, проживет всю жизнь рядом с мужем без горя и волнения, хотя ей бы следовало хлебнуть беды: больше бы ценила то, что имеет…

Впрочем, вряд ли Вера так подумает. Это он, Муравьев, так думает. Потому что боль, которую причинила ему Лена, все жжет и жжет, будто рядом с сердцем положили горячие угли.

…Но и ты, Муравьев, хорош. Все ее обвинить хочешь. Во всем она виновата, а ты… Что ты сделал такого, чтобы ей рядом с тобой было интересно? Чем ты заслужил такое особое внимание к себе, а, Муравьев?

— Толя, — они уже подходили к огромному белому ангару с такими же огромными, выкрашенными суриком воротами, — если пошлют тебя на Север, Ольга не заупрямится?

Толя Жук быстро и беспорядочно замигал глазами, губы его смешно скривились: понимая вопрос, он не мог понять, что от него хотят.

— С какой стати?

— Север есть Север. Ни газа, ни парового отопления, ни телевизора, ни универмагов, воду машиной подвозят…

— Вот ты о чем, — Толя Жук улыбнулся. — А что ей город без меня? Поедет, конечно. Впрочем, лучше у нее спросить. — В узких щелках глаз блеснули хитроватые огоньки.

А вот Лена без него нашла себе в городе занятие. И ничуть не страдает, что Муравьев от нее за тысячи километров.

…Командирская «Волга» стояла в тени ангара. Шофер еще издали улыбнулся Муравьеву, и он по-дружески кивнул ему. В ангар ТЭЧ они вошли через бесшумно распахнувшуюся дверку в огромных створчатых воротах. Прохладный от цементного пола воздух был настоян на терпких запахах авиационных лаков и солярки. Голоса гулко уплывали под высокий свод, дробились и гасли в ажурных конструкциях ферм. И люди, и боевой самолет в этом огромном здании казались игрушечными.

Белый отчитывал своего заместителя по тылу за какие-то безобразия на складе ГСМ, резко жестикулировал и выражался, не особенно выбирая слова. Но, увидев Муравьева, сразу сменил тон, протянул руку: