Потребитель

Я отбросил одеяло с лица, будто утопающий, будто пытаясь втянуть в легкие какое-то сухое вещество. Запах женщины на нейлоновой кайме ощущался по-прежнему, словно то был запах животного, пометившего свою территорию. Я вспомнил сладкий вкус красного леденца, которым отдавала ее шея, когда я ее облизывал. В бреду я думал, что ее пот ароматизирован, а тело начинено сладостями, и я тянул чистый сахарный сироп из ее пор, когда мы свивались и вторгались друг в друга на сыром алтаре матраса. Я лизал ее кожу, и мне нравился этот вкус, я был как голый пресмыкающийся кретин, жаждущий лизнуть соли. А ее глазах отражались красные извивы вулканической лампы на столе. Лампа отбрасывала розовые тени на нашу скользящую плоть и повторяла движения в комьях корчащейся плазмы, будто наши жадные души, став текучими абстракциями, плавящимися в застывшем стекле, вытянуты из наших тел и заключены в лампу. Женщина, одержимая сатанинской силой, распластавшись и выталкивая зверя-демона, что рвал ее и лез изо всех сил, рождаясь через ее вагину, стонала, как истязаемый в глухой камере заключенный, — длинными непрерывными выдохами, лишенными созвучий. Я сосал у нее в подмышках волосы, запекшиеся от дезодоранта и ссученные потом. Я лизал ее живот, лакая пот из пупка, как абсент. Я лизал ее спину, омывая выступы ее хребта, переваливаясь распухшим языком через родинки и прыщи, спускаясь к ее ягодицам, зарываясь в мускусный склеп вымоченных ферментами волос, как собака, роющая землю. Наконец, все еще алчущий и с пересохшим горлом, как будто каждый глоток ее пота иссушал мой язык аскорбиновой кислотой, я погрузил лицо в ее вагину и всосал источаемые соки, как волк, опьяненный бьющей из раны кровью. Пока я сосал, запуская туда язык, я понял, что не могу вспомнить ее лица, я понятия не имел, чья это была утроба. Она корчилась и сучила ногами, захлебываясь обрывками фраз, вроде: «О! Мне нравится, что ты со мной делаешь, да, да, да, пососи еще мой маленький клитик, о, да! О, да!» — будто я применил верный сенсорный стимул, необходимый для приведения механизма поведенческой реакции в действие и вероятной спазматической разрядки напряжения при совокуплении.

Между обрывками бессознательного изнеможения я вспоминаю, как жевал ее кожу на внутренней стороне бедра, потом сосал пуговицу на матрасе, как грудь матери, а затем понял, что она ушла. Чтобы спокойно заснуть, я добрался до ванной, встал на колени перед унитазом, сунув палец в горло, и выблевал ночное пиво вперемешку с дерьмовой жратвой и водкой. Доползя до кровати, я сразу же провалился в черноту, в которой и оставался практически мертвым, пока не проснулся вот теперь — язык свисает изо рта и покрыт желтым налетом солнечных лучей.

Маленькая Моника подбежала ко мне и запрыгнула на матрас. «Дядя Дэйви-и-и! Дядя Дэйви-и-и! Папа звонил с работы, чтобы ты посадил меня на мой вели-и-ик!» Она выколачивала из меня дух, прыгая верхом у меня на животе. Хохоча, она просунула свои маленькие, нежные птичьи пальчики ко мне в подмышки: «Дэйви-и-и боится щекотки! Ску-у-угу-у-уду-улу-у! Дэйви-и-и боится щекотки!» А обнаружив мой вонючий пот у себя на пальцах: «Йу-у-у-у! Ты весь липки-и-ий!» — И она выскочила в ванную мыть руки, как после игры с дождевыми червями в саду.

Когда она убежала, я лакнул глоток водки из бутылки, спрятанной под матрасом. Укрыв свое обнаженное моченабухание одеялом, я вновь забылся жалким беспамятством. Я помню: она еще пыталась меня поднять, водя у меня под носом прядью своих волос, потом тыкала мне в грудь пальчиком, изображая из себя начальника, вроде Ширли Темпл, играющей в полицейского.

«Ты-должен-встать-сейчас-же-потому-что-я-говорю-тебе-и-подсадить-меня-на-велик-потому-что-я-говорю-тебе-ты-негодный!» На секунду, не понимая, где я, и кто я, я вжался в нее, когда она присела мне на бедра.

Она почувствовала что-то странное и вырвалась. Я опять забылся: жалящие клубы солнечного света разъедали мои поры, всасывались по капиллярам в легкие, сплавляя натянутые в моих внутренностях пленки холодным белым огнем.