Потрошители морей

Главной же достопримечательностью покоев были две не старые ещё девушки небесной красоты для глаз, видевших на протяжении месяцев лишь однообразие волн за кормой, постные лица осточертевших сослуживцев, да иных обитателей пучины перед их упокоением на камбузе.

— Дана, — легко представилась одна из нимф, привставая из-за стола и непорочно улыбаясь во всё личико.

— Гвенола, — нежно проворковала другая, а я понял, что не зря ходил на абордаж и давно отбился от женских рук.

Если первая была белокурым ангелочком, с голубым взглядом побитой на паперти сиротки, то и вторая выглядела не лучше, хотя была статью крупнее и черноголова словно головешка. Эти, заблудшие в вертепе разврата овечки, пугливо поджимали пунцовые губки и тупили взор, способные чуть ли не залиться слезами при виде двух подвыпивших мужчин, явно не джентльменского набора. Не знаю, как Паркер, но я был готов не только преклонить пред ними колено, но и пасть ниц, прося прощения за свои греховные помыслы. Ещё бы мгновение и я, умываясь слезой высокой иезуитской морали, готов был на руках унести одну из ангельских беззащитных созданий, скорее всего кареглазую голубицу, куда-нибудь к морю, чтобы в жертвенном уединении выпустить птичку на свободу.

— Садись, Дик, за стол, — донёсся до меня голос Честера сквозь хрустальный звон в ушах, — выпьем вина и приступим к нашему делу.

Так как Честер сидел рядом с белокурой Даной, на которую я далее не обращал внимания, то мне пришлось осторожно протиснуться за стол и примоститься на скамейку рядом с чёрненькой Гвенолой, тут же определив её в венцы творения рода человеческого. С такой скромницей мог находиться рядом лишь послушник, принявший обет безбрачия, либо скопец с многолетним стажем, а не распалённый страстями моряк. Ведь сразу было видно, что это девушка весьма робкого десятка и впервые попала в такой житейский переплёт, да и верно не по своей воле, а по нужде. То ли из-за болезни матушки, то ли под взглядом голодных глазок младших сестричек, ненароком выгнавших её на тропу сомнительного заработка. Тогда я ещё не знал, что при длительном воздержании от общения с длинноволосыми, они являются перед тобой в образе то сладкоголосых фей, то непорочными, с прозрачными крылышками ангелочками, которые питаются лепестками роз, запивая их настоем из нектара и росы.

Я выпил бокал мадеры и тут же решил дитю сохранить честь и невинность, раз она таким плачевным образом попала в мои руки. И мне этот подвиг занесётся на скрижали судьбы, как благородный порыв просветлённого разума. Вот ведь что значит жить под белоснежным парусом вдали от цветастой юбки!

Пока я молча сидел и строил благородные планы, Честер уже вовсю распустил возле Даны не только язык, но и руки. Он то рассказывал о мореходных качествах фрегата, то перескакивал на морские битвы, то вручную брал на абордаж высоко подпёртую тугим корсетом грудь девицы, а то и вовсе прятал обе свои грабельки под юбками внимательной слушательницы, словно бойцов в трюме перед штормом. Я страдал душой, представляя брезгливость в мыслях Гвенолы от такого телесного святотатства, но не смел одёрнуть друга, замечая, что его старания находят отклик в глазах и телодвижениях Даны. Когда же Честер, видимо, нашёл что-то сокровенное в глубинах исподнего блудницы, Дана призывно вскликнула и бросилась бежать из-за стола. Но не на волю или, по крайней мере, на балкон, чтобы в отчаянии удариться с него о твёрдую землю, как мне туповато думалось в то безгрешное время, а, наоборот, прямиком на одну из кроватей, задирая ноги под потолок и без меры хихикая, словно в припадке безумного веселья. Честер коршуном бросился за нею, и я застыл в ужасе, предвидя дикую сцену насилия прямо на глазах невинной Гвенолы. Но смелая девушка сама предвосхитила события, ловко вылетев из-за стола и с быстротой молнии раздвинув пред моими глазами ширму прямо перед кроватью с жуткостным людским развратом. Затем она безвольно опустилась на другое мерзкое ложе, видимо теряя сознание от угадываемого женского бесчестия, и робко взглянула на меня из-под стыдливо опущенных ресниц, как бы прося прощения за чужие грехи и в то же время ища от них у меня защиты. Я немедля встал с насиженного места, переместил своё тело на кровать рядом с девушкой и возложил свою уверенную ладонь на темя девушки, тем самым оберегая и успокаивая уже дорогую для меня юную особу. Так мы и сидели в умиротворённом безмолвии ночи, слегка подсвеченном одиноким огарком свечи на столе, назойливо нарушаемом звоном цикад под балконом и перемежаемым равномерным скрипом кровати у противоположной стены. А когда из-за ширмы послышался победный вскрик женщины, Гвенола с нежной решимостью произнесла:

— Ну что, Дик, приступим к делу и мы!