Потсдамская конференция. Как решалась послевоенная судьба Германии и других стран Европы

«Председатель [Стимсон] рассказал, что он думает… о будущей встрече со Сталиным. Если на встрече невозможно будет ничего сказать об атомном оружии, его применение в ближайшее время может серьезно повлиять на доверительные отношения между тремя основными союзниками. Поэтому он посоветовал президенту обратить особое внимание на атмосферу встречи. Если возникнет чувство взаимного доверия и искренности при обсуждении других вопросов, тогда президент мог бы заявить, что результаты исследований по делению ядра начинают применяться в военных целях, и уже достигнут в этом определенный прогресс, и что новое оружие будет вскоре испытано, хотя успех не гарантирован. Если же испытание будет успешным, то тогда потребуется обсудить, каким образом использовать это открытие в мирных целях в интересах всего человечества, а не только как орудие разрушения».

Все эти вопросы повисли в воздухе. Они так и не были решены, когда президент прибыл в Потсдам, и новость об успешном испытании в Нью-Мексико догнала его, Стимсона и Бернса. Когда они узнали, что бомбу вскоре применят против Японии, возникла необходимость решить, что делать дальше. Поиск верного решения побудил их сразу же начать обсуждение, какой частью информации можно поделиться с русскими.

Все признали, что было бы оправданным и разумным шагом сообщить Сталину об успехе испытаний, так как он, конечно, узнает о них, как только бомбу применят в войне с Японией. До этого события оставалось всего две недели. Но как много можно ему сказать о характере устройства? Стоит ли подробно объяснять, как новое оружие было создано? По этому вопросу официальное мнение оставалось неизменным с самого начала: мы не должны этого делать, пока не выйдем на соглашение о международной инспекции и контроле. Единственную противоположную точку зрения на эту проблему высказали некоторые ученые, которые были убеждены, что Советский Союз мог легко и быстро понять, каким способом произвести это оружие, независимо от того, поделимся ли мы с ними своими знаниями. Если это так на самом деле, утверждали они, если мы поделимся своим опытом, то тогда между нами появится больше доверия. Если же мы сохраним в тайне, что узнали, тогда, выказав недоверие, вызовем у них враждебность, подозрение и соперничество.

Стимсон раздумывал над этой дилеммой, мучился над ее разрешением бессонными ночами. Он привык жить, руководствуясь правилом: для того чтобы завоевать доверие, необходимо прежде научиться доверять. Но оно сталкивалось с реальностью мрачных уроков истории и абсолютной диктатуры. Президент считал, что необходимо руководствоваться здравым смыслом и ждать того момента, когда мы обретем окончательную уверенность. Бернс полагал, что незащищенная открытость будет на руку только русским.

Однако в Потсдаме все эти вопросы отошли на задний план под давлением вновь выявившихся обстоятельств. Каким образом повлияет на советский подход в процессе проходившего обсуждения европейских проблем важнейший фактор — будут обнародованы данные об испытаниях или же скрыты? Как это повлияет на советское решение принять участие в войне на Тихом океане? И на время вступления России в войну? И на ее отношение к положению в Китае?

18 июля, во время переговоров Трумэна с Черчиллем о новом оружии, обсуждался вопрос о возникших затруднениях. Подход Трумэна и реакция Черчилля нашли отражение в ноте, которую премьер-министр направил в военное министерство.

«Президент показал мне телеграммы о недавних испытаниях и спросил, о чем, по моему мнению, следует сообщить русским. Казалось, он был полон решимости действовать, однако решил обсудить, когда это лучше всего сделать. Он сказал, что лучше всего подходит время завершения конференции. Я ответил, что все зависит от результата эксперимента. Об этом новом факте знали только он и я. Думаю, что имеется хороший ответ на любой вопрос: „Почему вы не сказали об этом раньше?“ Ему, видимо, понравилась эта идея, и он сказал, что обдумает ее.

Что касается предложения раскрыть правительству его величества тот факт, что у нас есть это оружие, я не возражал против этого. Он подтвердил свою решимость во что бы то ни стало не разглашать подробностей…»

Еще раз все обдумав, Черчилль положительно отнесся к решению сообщить русским о том, что мы располагаем новым оружием. После повторного разговора 22 июля с Черчиллем Стимсон записал в своем дневнике, что премьер-министра «теперь не только не беспокоила передача информации русским, но он был расположен использовать ее в качестве аргумента в нашу пользу в переговорах. Мы четверо [Стимсон, Банди, Черчилль, Червелл] были едины во мнении, что было бы желательным рассказать русским, по крайней мере, о том, что мы работаем над этим изобретением и собираемся использовать его в том случае, если проект будет успешно закончен».