Поцелуй черной вдовы (СИ)

А Ричард, возбужденный происходящим, вскричал, обернувшись к ним:

— Начинается! Глядите, выпускают собак. Ну сейчас будет…

— Сэкерсон! Сэкерсон! — заголосила толпа, скандируя имя вчерашнего чемпиона.

Соланж замерла, против воли заинтригованная происходящим, даже сердце как будто притихло в груди — все ее естество сконцентрировалось на диком звере, вставшем за задние лапы и готовом отражать нападение двух собак, огромных мастифов-убийц.

Ей показалось, она и сама подалась вперед, вот-вот вывалится за шипастое ограждение прямо в «яму», вся превратилась в глаза, уши и непонятное самой ей волнение, не азарт, нет, — совершенно другое. Такое, что комом поднимается к горлу и влагой подступает к глазам…

Что за глупость такая?

Ей захотелось надавать себе по щекам, велеть успокоиться… Взять себя в руки.

Но первый пес кинулся на медведя, и Соланж закричала…

Неосознанно. Инстинктивно. И сама же зажала рукой распахнутый рот.

— А кто-то проникся, глядите-ка! — хохотнул Ричард, поглядев на нее. — А казался таким пуританином. Знал, что оценишь, малыш! — Он хлопнул ее по плечу и снова повернулся к арене.

Там уже оба мастифа нападали на зверя с двух сторон разом. Клацали смертоносными челюстями, вцепляясь то в бок, то в ногу медведя, и тот, отпихивая их лапой, ревел страшным голосом, заливая кровью из ран грязный песок.

— Не, этим не справиться с ним, — сквозь звон в ушах расслышала Соланж голос беседующих рядом мужчин. — Слишком глупые, чтобы уложить Сэкерсона. Он вон как ловко с ними справляется: раз — и отмахнул лапой пса. Им бы сгруппироваться, напасть слаженно, чтобы за уши его ухватить… Слышал, когда королева гостила у графа Лестера в Кенилворте, там два мастифа, ухватив медведя за уши с разных сторон, припечатали бедолагу к земле, будто четвертовали. Вот было зрелище, я полагаю! А это так, и смотреть не на что.

— Это да, вот бы увидеть такое, — мечтательно поддакнул второй. — Тут никаких денег не жалко. Но ты слышал про Сэкерсона, он якобы… перевертыш, из этих, как его там, из отступников…

— Да слыхал я, но правда ли это, Бог его знает. Зачем бы этим зверям так собой рисковать? Неужто только лишь из-за денег?

Второй хмыкнул:

— Заплатили бы мне сотню фунтов, я и сам бы в «яму» пошел. А что? — вскинулся он на удивленный взгляд собеседника. — Мне такие деньжищи за целую жизнь не заработать, а тут считай с неба свалились.

— Если жив, конечно, останешься…

— А тут уж как Бог даст: все лучше, чем мое нынешнее житье.

Оба задумались, замолчав на какое-то время, а потом первый с сомненьем произнес:

— Неужели целая сотня? Быть не может, чтобы так много… Вот ведь сатанинское племя: мало того, что перекидываются в зверей, что противно природе, так еще деньги гребут ни за что. Нет, права королева: оборотни есть зло, всем законам божьим и человеческим противные, гнать бы их с наших земель, проклятые отродья, да добра она слишком, чтобы так поступить.

Добра, в самом деле?

Соланж мысленно передернуло.

Их заковали в браслеты, ограничили естество перевертышей одной человеческой ипостасью, и всех противящихся тому убивают на эшафотах и выставляют их головы на всеобщее обозрение — и это, по мнению этих, добро?

Добро ли, рискуя собственной жизнью, состязаться в «яме», как зверь, для потехи орущей толпы? И все ради денег, которых иначе не заработать… Ведь перевертышей опасаются и боятся, а значит, с большой неохотой берут в подмастерья и на работу.

Каждый их шаг — непрерывная битва с собой и враждебным им миром.

И добра во всем этом едва ли на грош…

— Давай, Сэкерсон! Вперед, дружище, — закричал Ричард, и Соланж вздрогнула, снова сфокусировав взгляд на кровавом зрелище на арене.

Нет, такие забавы были не про нее, особенно в свете того, что медведь — перевертыш.

Или все-таки человек?

Именно эта неясность подпитывала азарт окружавших Соланж людей, ее же — отталкивала.

Толпа взорвалась криками радости, когда обе собаки, скуля и поджав хвосты, забились в угол, признавая тем самым победу медведя. А зверь, обведя зрителей взглядом, рванулся с цепи, да так сильно, что дрогнул столб, удерживающий его, казалось, вот-вот освободится и бросится на улюлюкающие трибуны.

— Хорош, зверюга, — похвалил Ричард снова и снова рвущегося с цепи зверя. — Переигрывает, но хорош. Хотел бы я посмотреть, каков он в обычном обличье! Наверное, впечатляющий.

— А я не думаю, что он человек, — с сомнением вставил Шекспир. — Посмотри, как он рвется с цепи… Человек бы не стал вести себя так.

Но актер возразил:

— Да играет он, говорю же. Пугает нас для острастки! Толпе нравится, сам видишь. Надеется, что за это заплатят побольше… Эх, нам бы такого в театр! — заключил он с видимым сожалением.

Той же ночью, уснув на своей жесткой постели, Соланж снова увидела лес.

Все такой же пасмурный и больной, он снова открылся ей сотнями нитей, пронизывающих его, сотней звуков и запахов, таких ярких, что слюна капала с языка. И мох пружинил под… лапами, увлекая в сладостный бег… в охоту за зайцем или полевкой.

Или кем-то другим, не менее теплым и… вкусным…