Поцелуй небес

Когда фортепиано затихло и музыкант крутанулся на стульчике, представив гостям свое раскрасневшееся мальчишески-проказливое лицо, Женя чувствовала себя по-новому счастливой, а утренний эпизод с журнальной фотографией показался вовсе не пустяшным знаком судьбы.

«Ну что же, у него там своя жизнь, у меня здесь — своя», — с отчаянной решимостью постановила она.

Леонид вызвался проводить Евгению до дома (идти-то два переулка), так как она оставаться у родителей не смогла, надо было кое-что приготовить для занятий к завтрашнему утру. И они вышли в сырую мартовскую ночь. Насыщенный моросью воздух показался особенно свежим и ясным после комнатной духоты. «Перед весной бывают дни такие: под плотным снегом отдыхает луг, шумят деревья весело — сухие, и теплый ветер нежен и упруг»… — вдруг прочитала Евгения вынырнувшие откуда-то из памяти по зову мартовского ветерка ахматовские строки.

— Это, наверное, Ахматова? Или Цветаева? Стыдно, но я их что-то путаю, — смутился Леонид.

— Действительно стыдно. Особенно с вашим слухом, Леонид. Ведь они такие разные! — удовлетворенно наблюдала замешательство кавалера Евгения. Но тот хмурил лоб и сжимал губы оказывается по другому поводу. Наконец в его глазах блеснула странная решимость:

— Вспомнил! — капитан остановился под фонарем, не замечая падающей с крыши на его жесткие погоны капли, прочел:

— Я Вас люблю и я бешусь, что это труд и стыд напрасный, и в этой глупости ужасной у Ваши ног я признаюсь!

— Ну это ясно — Пушкин. Только Вы что-то спутали, с фальшивой бодростью заметила Евгения, понимая, что цитата совсем не случайная.

— Ничего я не спутал, Женя, Женечка… — он вдруг повернулся к ней, придвинулся, посмотрел в лицо со значением, поставил у ног тяжелый кейс, затянул покрепче у ее подбородка концы оренбургского платка, потом крепко захватил ладонями щеки и притянул к себе. — Теплая, нежная, нужная. Совершенно необходимая.

Как оказывается были необходимы эти слова Евгении, да в сущности и все, что произошло потом у нее дома. Такая вольная, такая сумасшедшая, горячая ночь… Леонид ушел рано, сказав на прощание:

— Учти, Евгения Михайловна, теперь у тебя передо мной долг чести. — И значительно козырнул…

4

…«И легкости своей дивится тело, и дома своего не узнаешь. А песню, ту что прежде надоела, как новую с волнением поешь»… — неотвязно крутились в голове давешние стихи, в то время как она медленно, с удовольствием варила себе кофе и, присев на пуфик к трюмо, рассматривала себя в зеркало. «Перед весной бывают дни такие: под плотным снегом отдыхает луг, шумят деревья весело сухие…». И снова, и снова крутилась та же пластинка, оставляя на губах и во всем теле привкус новой радости, возрождения, волнующего начала.

Пол дня провела Евгения в «Салоне красоты», где оставила свою тяжелую медную косу взамен летящей копны «а ля Анджела Девис». Вернувшись домой сразу прильнула к зеркалу.

— Вот видишь, Ланка, все идет в соответствии с твоими мудрыми указаниями, помада — «светлая малина» и пудра, опять же, тобой подаренная. — Егения застыла с пуховкой в руке: — Страшно выходит: человека нет, а пудра — вот она, даже не растрескалась.

Полежав в ванне, она приготовила ужин, надела новые брючки со свитером и стала ждать, хотя не обещал Леонид навестить, ни словом не обмолвился. Едва успевала присесть, как одолевал гнусный вопрос: «А зачем вообще все это?» Но отворив дверь по требовательному звонку, она забыла сомнения, прижалась щекой к колючей в бисерных каплях шинели, не двигаясь и не удивляясь, что Леонид не обнял и не прижал. Он стоял по стойке «мирно», растопырив за ее спиной руки, в которых были цветы, пакет с шампанским и висящий на веревочном ушке торт…

В этот же вечер Леонид потребовал от Евгении развода:

— Как порядочная девушка, ты должна на мне жениться. Ведь мне уже 33, и надежды, что я найду тебе замену — нет. В монастырь же после армии, наверно, не берут. Евгения села, как громом сраженная. Ждала ведь предложения, но лишь сейчас поняла — речь идет не о замене одного звена на другое, а о перемене всей жизни. Она должна сломать все — не только семью, дом, но и себя — свои привязанности, привычки, свою историю жизни. Евгения отчетливо представила себе, что отныне ей придется заставить себя думать об Алексее редко и холодно, а лучшие воспоминания о лесном отдыхе, бережно хранимые в парадном уголке души для регулярного пересмотра и вдохновения, выкинуть или, в худшем случае, перепрятать в дальний, темный, редко посещаемый чулан. По сравнению с мукой такой операции, достоинства Леонида бледнели, он начинал казаться варваром, вторгшимся с захватническими целями на чужую территорию.

В подобных душевных колебаниях Евгения прожила три месяца, то прогоняя Леонида и сгоряча горячие письма Леше, то бросалась к Леониду и думала: «Все. Конец. Решено.»