Поцелуй шипов

В карманах брюк я нашла достаточно денег, так что могла бы купить себе что-то в любом магазине, но я только села в одном из ресторанов и заказала тарелку макарон. Я считала постыдным, есть что-то сейчас, но была голодна, а мой желудок с беспощадностью требовал пищу, которая и раньше часто приводила меня в замешательство. Я могла превратиться в дикое животное, когда чувствовала голод, а по близости не было никакой еды. В прошедшие недели — сколько недель, какой сейчас месяц, какое время года? Я не знала! — он играл второстепенную роль. Я вообще ещё ела? Истощённой я не выглядела; очень стройной и натренированной, возможно даже слишком стройной, но не тощей.

Всё же я, на всякий случай, делала во время еды паузы, глубоко и тяжело вздыхая. Вздохи, против которых я ничего не могла сделать. Они появлялись из-за моих мыслей и вопросов, я никак не могла их остановить, и теперь, когда села, повлекли за собой новые вопросы, от которых не было спасения.

Я доверяла Анжело, не нашла ни одной причины, чтобы не доверять; ни одно из его слов не пробудили во мне подозрений. Всё, что он сделал и сказал, было тщательно продуманно. Любой логично мыслящий человек понял бы это. Или я слишком глупая, наивная и доверчивая? Возможно так и есть, возможно я была только хорошей ученицей, батаном, но в больших уроках, которые преподносит жизнь, терплю неудачу.

В голове я искала какие-нибудь доказательства, которые могли бы меня предупредить и не нашла — но если я ничего не нашла, может ли это значить, что мне нельзя доверять и Колину тоже? Возможно ли такое, что и он охотился за моим отцом, как Анжело? Был ли он рядом, когда это случилось, один из застывших фигур на скалах, фигур без лица? Почему у них не было лица? У всех Маров, которых я до сих пор встречала, имелись лица, даже очень впечатляющие. Да, возможно Морфий изменил свои воспоминания, скрыв от меня лица, чтобы я не увидела, что Колин находился среди них. В конце концов он оберегал меня… Лицо Тессы я тоже не смогла увидеть, когда прошлым летом находилась в воспоминаниях Колина. Мары могут смазывать сохранившиеся в памяти образы.

Но смог бы Колин просто смотреть и ничего не сделать, в то время, как моего отца убивали? Смог бы?

И почему, ради всего святого, во мне всё ещё что-то скучает по Анжело? Почему становилось так больно, когда я пытаюсь представить, какой будет жизнь без него. Без роскоши наблюдать за тем, что он делает, даже если это только игра на пианино, что-то, в чём я на самом деле ничего не смыслю? Почему мне становится страшно, когда я думаю о том, что никогда больше не смогу его увидеть?

Да, в том, что касалось Анжело, я могла думать о будущем. Сомнительные же чары наложил на меня Морфий. Не мог он учесть и этот пункт? Это ведь извращение, то, что я всё ещё хочу вернуться к нему и всё искупить. Извинится! Мне нельзя извинятся, за что?

Я ведь точно знала, что он сделал, мне нельзя дарить ему даже секунды моей близости, это я понимала!

В то время, как моё желание и разум ожесточённо ссорились друг с другом, я медленно доела всё, что было на тарелке, расплатилась и вышла из ресторана. Часов у меня больше не было, поэтому я не знала, сколько время, но на улочках стало намного тише.

Только сейчас я заметила собак. Я не любительница собак; спасение Россини было лишь необходимой мерой, и этого требовало моё сердце, в конце концов он ведь не виноват, что у него был такой кошмарный хозяин, а у господина Шютц он находился в хороших руках. На самом деле я скорее предпочитала кошек. Но эти животные смотрели на меня по-другому, чем те, с которыми я была знакома до сих пор.

Очевидно они были дикими, хотя казались хорошо упитанными; не на одной из них не было одето ошейника, и они образовали небольшие стаи. Они никогда не лаяли и не рычали, предусмотрительно избегали людей, спали на краю улочки или на небольшом каменном заборчике, иногда на крышах, расположенных уровнем ниже домов. Хотя речь шла здесь о настоящих дворнягах, они излучали величественную гордость. Никогда бы не подумала, что собака может иметь такую.

Я села на край забора и заболтала ногами. Небольшая стая, состоящая из старой, седой дворняги, немного похожей на овчарку, вожака группы и четырёх собак неопределяемой, достающей до колен помеси, с длинными ногами и узкими головами, легли передо мной на дорогу в ожидании, сложив морды на лапы. Их коричневые, нежные глаза оставались открытыми, уши навострёнными. Чего они ждут? Я пыталась вникнуть в их терпеливые взгляды и испугалась, когда человеческий голос коснулся моего слуха. Короткий смех, потом бормотание, показавшееся мне знакомым, но, когда я подняла взгляд, увидела только затылки нескольких пожилых, бойко марширующих туристов, дамы с фиолетово-отсвечивающей завивкой и лысые мужчины. Собаки встали и зевая и тяжело дыша, потянулись. Вожак стаи призывно посмотрел на меня.