Поцелуй шипов

Последний своего рода… Полукровок больше не существует. Папа был последним полукровкой. Список стал излишнем, но он существовал, значит и в этом пункте: ложь, ничего, кроме лжи. Заливал, что папа добровольно стал Маром…

Кто не становился, того казнили.

— Он ведь мог заставить его принять метаморфозу, почему не сделал этого? — Я удивлялась тому, каким твёрдым был мой голос, и что я могла формулировать вопросы до конца. Должно быть это благодаря тому, что со мной сделал Морфий, чтобы мне было легче вынести это.

— Он хочет собрать вокруг себя только покорных слуг. Заставить твоего отца было бы слишком большим риском. Сама метаморфоза потеряла свою силу. Легче убить тех, кто её не хочет, а полагаться на тех, кто принимает её добровольно или даже просит о ней. Потому что они будут благодарны и сделают всё, что нужно, чтобы сделать вечность приятной и сытной.

Да. Так как это почти сделала я. Я могла представить себе вечность только вместе с Анжело, без него — нет. Она была связана с ним, не существовало бесконечности, в которой я не находилась бы рядом. Я думала, что та самая для него, единственная. Что-то необыкновенное.

Я как раз смогла стоять более-менее устойчиво и самостоятельно, как в моей голове вновь пронеслись образы. Снова и снова мне приходилось смотреть на смерть моего отца. Как же я смогу когда-нибудь снова смеяться?

Я задавалась вопросом, почему Морфий остался таким спокойным, когда наблюдал за казнью. Никакого внутреннего вопля, никакого волнения, никакой печали. И всё-таки в нём чувствовалось такое несчастье, которое было горче и мучительнее, чем может быть самый сильный испуг — несчастье из-за длившейся больше двух тысяч лет жизни. Две тысячи лет… почему он тогда ничего не предпринял, а только взял дело в свои руки? Сердце папы ещё билось! Он должен был спасти его!

— Ты трус! — прошептала я. — Почему ты позволил ему умереть? Почему уступил Анжело? Ты только наблюдал…

— Он уже принял капсулу. Мы оба знали, что этот день придёт.

— Какую капсулу? — У меня пробежала по позвоночнику горячая, болезненная дрожь.

— Яд. Яд и сильные болеутоляющие медикаменты. Лишь его разум оставался ясным, однако он не испытывал никакой боли. Он принял её, прежде чем Анжело мог покончить с его жизнью. Анжело только думает, что убил его сам. По крайней мере небольшая победа.

— У него был яд…

— Он был лекарем, моё дитя. Было бы глупо, даже легкомысленно, заранее не позаботиться обо всём. И он устал, очень устал. С тех пор, как ты родилась, он больше не спал — для Мара, само собой разумеющееся, но для полукровки, который остался в сердце человеком, пытка, какую ещё нужно поискать.

— Но он ведь хотел ещё столько много сделать, реализовать столько много планов, — ответила я умоляюще. Он слишком рано ушёл!

— Он попытался бы, если бы ловушка так быстро не захлопнулась. Он всегда пытался. Это стало делом всей его жизни.

Морфий убрал руку с моего плеча. Да, я могла стоять, мой организм оправился и возобновил свою работу. Всё же Морфий оставил свою другую руку при мне, и я была рада, что оставил. Я ещё не хотела отказываться от его защиты.

— Ты не мог всё-таки что-то сделать?

— Я опоздал. Я не знал, что это Анжело присвоил себе всю власть и планировал его убить, хотя существовало мирное соглашение между ним и твои отцом. Мы не можем заглядывать друг к другу в головы. Это возможно только, когда мы похищаем, и если ловим при этом друг друга, то убиваем. Если же не замечаем или замечаем слишком поздно, после этого мы сильно истощены, прежде всего, когда до этого были очень голодны. — Вот почему Морфий не смог сразу забрать формулу… Колин оказался быстрее.

— Твой отец уже принял яд. Я могу похищать сны, мечты и воспоминания, могу подарить людям сон и даже освободить их от плохих мыслей. Но я не могу предотвратить их смерть, когда всё уже началось, достигнув того пункта, когда сознание исчезает. Благодарение богам, что я не могу этого делать. Это было бы проклятием.

Жалкий всхлип вырвался из моей груди, когда я подумала о моих снах, которые с зимы преследовали меня с упрямой регулярностью. Сны, в которых я находила папу, и мы возвращали его назад в семью, но в каждом таком сне я не могла радоваться его возвращению, потому что точно чувствовала, что он этого не хочет. Он был таким уставшим. Он смотрел на меня, а его глаза говорили только одно: дай мне заснуть. Позволь мне снова заснуть.

— Если ты никого не можешь воскресить, тогда сделай по крайней мере то, на что способен, лучше, чем любой человек. Убей! Убей Анжело! — выкрикнула я звенящим голосом. — Убей его! Покончи с этим ужасным господством!

— Этого было бы недостаточно, — тихо ответил Морфий. — И его убийство ничего не изменит. Уже следующий жаждет заполучить это место. Смерти будет недостаточно моё дитя.

Да. Да, он прав. Одной смерти недостаточно. Слишком легко отделается. Должно случится что-то другое.