— То, что говорю. Это были сны, такие ощутимые и реальные, что отличались от моих других снов, как солнце от луны. В то время, рядом с Францёзом, мне снилось мало снов, но эти сны помогали заправится новыми силами. В них всё снова было хорошо. Папа и я померились и поговорили, и я смог простить ему то, что случилось с Лили. Только в конце, начиная с зимы, тогда… — Пауль пытался найти слова. — Тогда он изменился. Стал усталым. Смертельно усталым.
— Тебе это тоже снилось? — Я отодвинулась, чтобы лучше его видеть. — Что он ужасно устал и находится здесь только ещё ради нас? Что предпочёл бы уснуть?
— Теперь он может отдохнуть, не так ли? — Пауль погладил меня по щеке, а потом осторожно ущипнул, как будто таким образом хотел пробудить к жизни. — В принципе к тому времени я уже знал, что у меня больше не появится возможности поговорить с ним. Но всё уже и так было сказано, даже если это случилось только во сне.
Перед затемнёнными дверями террасы загремела посуда и я услышала, как на скатерть положили столовые приборы, знакомый звук семейной жизни, в которой я больше не принимала участия. Мама и Джианна накрывали на стол.
— Тебе совсем не хочется присоединиться к нам, Эли? — спросил ласково Пауль. — Нам тебя не хватает. Всё это время нам тебя не хватало.
Я не знала, как моё тело ещё может производить слёзы, но оно производило, и в течение нескольких секунд лицо стало мокрым. Я прижала кулак к губам и покачала головой.
— Я не могу.
— Тогда, по крайней мере, проведай Тильманна. Он обрадуется. Он лежит наверху.
— Лежит? — спросила я писклявым голосом. Меня уже всю неделю мучил вопрос, почему Тильманн стал наркоманом, так быстро и настолько зависимым, и всегда в голове вертелся только один ответ: в этом виновата я. Во-первых, потому что слишком много позволяла ему, а во-вторых — и это было главной причиной — потому что пренебрегала им, да даже забыла. Тильманн был первым, кого я забыла, именного его, того кто всегда оставался рядом, как бы невыносимо я себя не вела. Он даже, чтобы отвлечь, переспал бы со мной перед сражением с Францёзом. — Почему он лежит?
— Потому что болеет. Иди к нему. В конце концов он направил нас к тебе в нужное время.
— Это он? — Качая головой, я закрыла лицо ладонями. Снова во мне зародились рыдания. Для меня скорее было чудом не то, что я выжила, а то, что они все пришли. Они поддержали меня, хотя я издевалась и насмехалась над ними. Я предположила, что это заслуга Морфия, но теперь знала, что это сделал мой лучший друг, человек.
Но конечно… Я хочу, чтобы рядом были те, кого я люблю, сказала я ему, не понимая, почему эти слова выскользнули из моего рта, потому что я больше не думала и не планировала. Должно быть их вложила мне интуиция — и разве Морфий не советовал мне доверять людям, которых люблю? Эта просьба не могла навести на мой след Анжело, потому что я выразила её в контексте с превращением. Мои чувства стали приманкой для Анжело и в тоже время они сберегли меня от самого худшего. До последней секунды у Анжело не было сомнений, что я выберу его — да и как, когда их не было даже у меня самой? Когда я умоляла Тильманна сопровождать меня, я слушала только моё чутьё, только его, и моя привязанность к Тильманну была достаточно сильной, так что мне хотелось, чтобы он находился рядом, когда меня превратят. Теперь, оглядываясь назад, я удивлялась своим собственным словам. Мой мозг бескомпромиссно следовал за эмоциями.
Тильманн выполнил моё желание. Он не предположил, что я имею ввиду только его, когда сказала, что хочу, чтобы рядом были те, кого люблю. А что имею ввиду всех. И почему? Потому что слушал, в то время как мои уши давно оглохли.
Дай чувствам волю… Дай чувствам волю, посоветовал мне Морфий. Он может читать твои мысли. О да, я дала чувствам волю, бросилась в их пучину без всяких размышлений. Но возможно эта способность спасла всех нас, даже если я продолжала её ненавидеть и хотела наказать себя за то, что вернулась к Анжело и умоляла о его близости, подобострастная и покорная. Но она меня защитила. Он не смог распознать во мне другого плана чем тот, который соответствовал его собственному, потому что моя тоска и грусть заглушили всё остальное.
— Пересиль себя, Эли, и поговорите друг с другом. Ему бы это не помешало. — Пауль ободряюще похлопал меня по плечу. Я вздрогнула от боли. Перелом ребра был не таким драматичным, всего лишь неприятным, но я никому не рассказала, как он у меня появился. Это знала только я сама.
— Пауль, ты идёшь обедать? — крикнула с улицы Джианна. — Я отнесла Тильманну одну тарелку наверх. Эли тоже хочет что-нибудь?
— Нет, — быстро решила я. — Ничего не хочу! — Я снова понизила голос, чтобы меня слышал только Пауль. — Если я сейчас не пойду к нему, то никогда этого не сделаю.
— Хорошо. Эли, хочу сказать тебе ещё кое-что. Мама держится хорошо. Папа посещал не только нас. Но и её тоже. А Морфий… он — или она? — Он усмехнулся. Я пожала плечами.
— Думаю, это решать тебе. Он принимает и то и другое.