Поцелуй у ног богини

Он багровел и опускал глаза от лавины сахарных призывов. При этом женщины и манили его раскрытыми мягкими телами, доступностью и тайной. У многих лица были спрятаны за густым слоем краски, не смытой с ночи. От чего казалось, это не настоящие люди, а куклы, с которыми можно делать всё, что в голову взбредёт. Только глаза были ненасытными, глаза умоляли забрать их куда-то, где ночи тихие, а воздух здоровый.

В глубинах кварталов стаи постаревших хиджр[34] хищно и сладострастно ожидали, когда он подойдёт ближе. Амир суеверно опасался этих переодетых в сари мужчин, с гладко выбритыми щеками и губами в помаде. Они могли наложить заклятие, сделать человека бесплодным или вовсе не чувствительным к любви. Чтобы снять заклятие, пришлось бы дорого заплатить.

Обходя улицу за улицей, толком не зная, как искать, Амир думал, что скорей всего Нарин не могла посылать деньги из такой пропасти. Видимо, каким-то чудом она сумела стать женщиной для клиентов побогаче. Как быть, он понятия не имел. Надо было сделать хоть что-нибудь, и Амир вошёл в один из ветхих домов наугад. Там было тихо, в сырой тёмной комнате дежурил старичок.

– Сейчас никто не работает, сэр, – пояснил старик, – приходите в пять часов вечера, тогда начнётся.

Амир краснел, покачивал головой вправо-влево и осматривал стены в тёмных разводах. Он сложил руки, как в молитве, и сказал, что ищет женщину по имени Нарин. На что старичок ответил:

– Бета, сынок, женщины здесь потеряли свои имена. То имя, которое они говорят тебе, им не принадлежит, другому они назовут иное, – голос старичка медленно пробивался через прелый воздух.

– Это одна знакомая наших соседей, ей уже много лет… Она очень старая. Может быть, раньше она была здесь, – сказал Амир, полыхая. Он никогда не ходил в такие кварталы и не знал женщин, кроме Марии.

– Бета, здесь редко дожидаются старости, если не считать таких портье, как я, – старик усмехнулся названию своей должности. – Многие в тридцать лет уже закопаны в землю вместе с дурными болезнями. Кого-то убивают, заигравшись, клиенты, кого-то охрана, когда они хотят сбежать, а кого-то и собственная родня, – тут старик осёкся, понял, что слишком разговорился.

Наверху во мраке лестницы послышались шаги.

– Приходите в пять, – голос старика стал строгим.

Амир пожал плечами:

– До свидания, дядюшка.

– Все, кто переживает дольше отведённого проституткам срока, оседают в трущобах, часто в Дхарави, работают на боссов, собирают милостыню, – дошёл из густого воздуха голос старика.

Амир вышел на солнце.

Сказать начистоту, я и сам не помню, приезжала ли ко мне когда-нибудь девчонка по имени Нарин с полумесяцем на груди. На какой станции она сошла и куда двинулась потом. Сколько бенгалок, пенджабок, тамилок вступают на мою горячую землю. Девушки мечтают играть в кино только потому, что кто-то в их деревне болтнул, что они красивы и сладко поют. Но в самом лучшем случае они устраиваются торговать чаем в магазине. А в худшем – гниют в мангровых болотах, а их полумесяцы покрывает густой ил.

Великая Трущоба

Мы понимаем,

Что высшая каста боговВ колесницах своих золотыхМимо улицы нашей проедет.

МИНА КАНДАСАМИ, «МАРИММАН»

Марию настораживали розыски, которые вел Амир. Его серьёзность в таком глупом, позабытом от времени деле становилась опасной. На всякий случай в трущобу Дхарави она поехала с ним.

Наблюдая за рыбачками деревни, Мария поняла, что тишина с мужьями всегда превращается в золото. Молча она последовала за Амиром на станцию «Андери», втиснулась в общий вагон с толпой мужчин, которые обступали ей ноги. Безмолвной тенью своего господина вышла на станции «Махим», прошла за ним по мосту над рельсами в трущобу.

Амир всю дорогу делал вид, что не замечает её. Но когда они вступили в Дхарави, в мой кишечник, пахнущий только освежёванными шкурами, Амир дал ей знак идти ближе.

В тот день каждая пылинка раскалилась от солнца. Налей в улицу воды – она закипит. Запахи словно приумножились на жаре. У мастерских выгружали с грузовика козлиные кожи. Детишки с покрашенными хной волосами бегали в путанице нагретых проулков. Вдруг над Великой Трущобой поплыл густой звук азана, проникая в щели между домами, в крошечные комнаты-соты. С металлических ступенек, из ущелий проволочных складов, со всех сторон Марию и Амира провожали первобытные взгляды.

Пока они продвигались лабиринтом Великой Трущобы, её люди в тесноте рожали друг друга, плели корзинки, молились богам. Отправляли караваны сумок, туфель, браслетов, расписной посуды по свету. Запах козлиных кож из Дхарави пробирался в офисы международных корпораций, которые заказывали здесь для сотрудников портфели, заполнял портовый рынок Ливерпуля, сувенирные лавочки Лондона.

Азан стих, и Амир стал разговаривать с каждым на хинди, продвигаясь всё глубже в узкое лоскутное чрево. Мария не понимала, что говорят ему скорняки и гончары, только слышала, как он отвечает им: