Сквозь понимание Ницше, которого он считает именно тем, кто “претерпел до конца” и потому спасся, кто более верующий, чем все, кто постоянно твердит о Боге и нравственности, Лев Исаакович идет к своей главной теме.
Он уже знает, чувствует, что должен делать, для чего ему нужно жить. А Варвара блуждает. С февраля 1897 года она в Петербурге. Шестов мягко, но очень настойчиво убеждает ее перестать следовать то за одними, то за другими веяниями. Он упрекает ее в увлечении толстовством, в том, что она так и не разобралась в себе самой:
…Если б, пишете Вы, Бог приказал Вам убить Исаака Вы не сделали бы этого! Нет, ошибаетесь, Вы не только бы сделали – а были бы несказанно рады тому. Что значат несколько лет жизни на земле, если есть Бог? И что значит наша “любовь” в сравнении с Богом? Ведь Бог – это высшая мудрость, высшая любовь; он всесилен и всемогущ – так разве несколько часов, дней, лет страданий страшны для того, кто <нрзб> Бога? Понимаете? Это моя формула “по ту сторону добра и зла”.
Он видит то, что не дает ей двигаться вперед:
…Вам нужно и можно исправить свое прошлое. Поезжайте в Киев, закройте глаза на могилы, создайте себе прочное положение. У Вас всё есть: нужна только энергия. Если Вы и ее найдете у себя – Вы спаслись. А идеалам – Вы достаточно отдали, слишком много. Пора подумать о действительности.
Он намекает ей на ее выдуманный роман с доктором Петровским. На то, что она, по сути, еще не начинала жить. Но он не отступается от Вавы, которая дорога ему не только как любимая женщина, но теперь уже как друг и собеседник. Он говорит ей, что все объяснит статьей о Толстом и Ницше. Но статья еще не вышла, она появится в печати только в декабре 1899 года. Это письмо он заканчивает словами: “Пишите поскорее. Я люблю и получать Ваши письма, и отвечать Вам, хотя ни Вы мне, ни я Вам ничего приятного никогда не сообщаем”.
Как мы помним, в апреле в его жизни появляется новая женщина.
Наверное, именно поэтому его следующее письмо начинается со слов: “Давно не писал я Вам, дорогая Вава. И, думаю, Вы не очень об этом скорбите…” – обращается он к ней из того самого райского Вико с юга Италии весной 1897 года. Рассказывает, как с удовольствием читал ее рассказ “Облака” в “Жизни и искусстве”.
…Пишете ли Вы теперь что-нибудь? Мне так странно думать, что кто-нибудь может теперь писать. Я могу только ходить, спать, купаться. Я даже уже не понимаю, как это я свою статью написал. Теперь я с трудом складываю слова в фразу…
И вдруг у него прорывается что-то прежнее:
…Когда-то я боялся Вас отпускать. А теперь я боюсь бояться. Право, самый разумный жизненный принцип, это ничего не бояться. Ибо боящийся подвержен гораздо большим опасностям, чем смелый. Я не знаю, чем руководятся очень смелые люди; но, может быть – именно тем, что опасность опаснее, если ее избегаешь, чем если идешь ей навстречу. Это Вам скажет всякий, кто испытал опасность и знает ее особенности и свойства.
Нет даже намеков на его новое положение. Или, может быть, он не уверен еще, что связь с Анной надолго? Заметим, что это и последующие письма пишутся уже в присутствии Анны Елеазаровны. Казалось бы, после того как Лев Исаакович соединился с Анной, его история с Варварой должна была бы сойти на нет. Но ничего подобного не происходит. У Льва Исааковича выходят книги, рождается еще одна дочь, он разрывается между Киевом, Москвой, Петербургом и Швейцарией, где живут Анна и его дети, к нему приходит огромная слава, идут годы…
Однако Варвара Григорьевна все время рядом. У них общий круг друзей, общие интересы. Однажды все повторится вновь. И тут же погаснет.
Варварин Петербург. 1897 год
Еще в ноябре 1896 года Варвара в Воронеже готовилась к своей поездке в Петербург, о которой они договорились в Париже с Балаховской-Пети. Незадолго до их приезда Софья Григорьевна рассказывала своей близкой подруге Зинаиде Венгеровой о Варваре:
Я выеду отсюда через дней 8. Я поеду на Анжу в Париж. Со мной поедет Таня <нрзб>, а может, будет и моя
Видимо, реакция Венгеровой на восторги подруги по поводу Варвары была весьма иронична, поэтому Софья Григорьевна пишет ей:
8 декабря 1896