Потусторонний друг. История любви Льва Шестова и Варвары Малахиевой-Мирович в письмах и документах

…Меня так беспокоит мысль, что у Вас нет денег. Расскажите мне подробно о своих обстоятельствах. Тогда я сделаю, конечно, все возможное. Счетов между нами я, надеюсь, не должно быть: Вы верите в искренность моих отношений к Вам и Насте, следовательно не будем говорить о деньгах.

Варварин Петербург. 1898 год

Наступает 1898-й. Заметим, что Шестов и Варвара не виделись уже почти три года. 10 января она пишет своей подруге Леонилле Тарасовой из Петербурга:

Не знаю, Нилочек, приеду ли я в Киев раньше весны. Порою я думаю о тебе и обо всех вас с величайшей нежностью и жаждой свидания. Но что-то держит меня в Петербурге. <…> Приехала третьего дня Настя. Мы по обыкновению много говорили и даже смеялись. Но – “недоступная черта между нами есть…”[89].

Про Настю мы слышим только отраженные речи. Но есть несколько стихотворений Анастасии Мирович. Их совсем немного. Они будут напечатаны в “Северных цветах” в начале 1900-х годов. Часть стихов отсылает к драматическим событиям тех лет.

раздумье

Порвалася пряжа времен…
Что было в те дни – я не знаю…
Как смутный загадочный сон
Себя и других вспоминаю.

Я в призрачном доме жила

Я все сосчитала ступени,
Когда возведенной была
В покои, где прячутся тени

В покои, где времени нет,

Где слышится смех безучастный
Где брезжит томительный свет
Оранжевый, синий и красный.

“Порвалася пряжа времен…” – это несомненная реминисценция шестовской работы о Гамлете. Ведь Лев Исаакович в одном из писем говорил Варваре, что Настя осуждает его за отношение к Гамлету, за то, что он посмел обвинить его в трусости. Но в этом стихотворении речь идет о том, что из жизни героини исчезло ее собственное время. И ясно почему.

17 января 1898 года Варвара пишет Леонилле из Петербурга:

Настя притаилась у соседнего стола и творит. Читали ли вы ее “Гусеницы” в Рождественском номере “Ж. и Ис.”? Я полюбила этот рассказ. Настя стала отзывчивей к жизни и многим интересуется.

В “Гусеницах” с инициалами “А. М.” была описана необычная история о том, как садовник отломил ветку с гусеницами и растоптал их. Две чудом выжили. Одна рассказывала другой: “Я вижу чудные сны. Я вижу сны, которые говорят мне, что с моею смертью не кончится мое существование. Я ощущаю то, чего никогда не знаю в действительности: полет. Верю в то, что оболочка, которую ношу теперь, не разрушится, но переродится”. Она оказывается права: обе они становятся бабочками и летят, продолжая разговор: “– Ты помнишь, – сказала бабочка своей сестре: – я говорила тебе о чудных снах. Они сбылись теперь. А что скажешь ты об опыте и наблюдении? Что предсказывали они тебе? Развей нам свое учение.

– Но разве я, – ответила другая, – тоже не видела этих снов? Разве не было у меня предчувствия полета еще давно, когда я ползала по земле гусеницей и не имела крыльев? Я боялась верить предчувствию, а ты верила. Вот в этом и было различие между нами”.

Настя, несомненно, очень талантлива. Очевидно, что она снедаема тяжкой депрессией. Но пока все скрыто в глубинах ее души. Она уезжает из Петербурга, а Варвара продолжает свою литературную жизнь.

“…Пока живу у Сони в одной комнате с ней, – пишет она Леонилле. – У нас хорошие отношения и мы не стесняемся друг друга. Единственное неудобство – не даем друг другу спать длинными ночными разговорами. У меня к ней нежное отношение как к дорогому, редкому и вдобавок крылатому цветку. У нее – не знаю, что, но что-то хорошее, прочное и исключительное. Встаю поздно; читаю всякие летучие вещи; между прочим нашла книгу о Нитше – <нрзб>. Обедаем в 6 ч. у Венгеровой. Там часто бывает Минский. Минский интересный человек, но есть в нем что-то изломанное, искусственное, пряное и жесткое вместе. Жесткое, потому что в базисе всего лежит алчный, малодушно боящийся смерти эгоизм. Он сильно увлечен Соней, а ко мне у него странное отношение – как ни странно, а есть между нами какая-то не от нашей воли зависящая близость. Про меня он сказал вчера, что я похожа на маленькую итальянку – молчу, как будто не умею говорить и вдруг подниму нож и отрежу кому-нибудь или чему-нибудь голову. Была на финляндской выставке – претенциозная попытка символизма – и такой север – то суровый, то унылый, то лубочно яркие краски”.

О Соне Балаховской-Пети она потом напишет в дневнике:

…Еще до революции разность наших путей, идейных и жизненных интересов, расхолодила нашу дружественность и свела ее на “нет”[90].

Варвара еще много раз вернется в будущем к вопросу, почему так и не прижилась среди петербургских декадентов. А пока она пишет отчет Леонилле в Киев о последних событиях тех дней:

27 марта 1898