Потусторонний друг. История любви Льва Шестова и Варвары Малахиевой-Мирович в письмах и документах

А вот, что Шестов пишет в ней: “Всем можно пожертвовать – только не любимой женщиной… Что, если придется человеку выбирать между любимой женщиной и музой, между любимой женщиной и престолом – от чего тогда отказаться? Что будет большим преступлением – покинуть любимую женщину или отвернуться от Музы?.. Когда вышли «Претенденты на престол», Ибсена, который был на пять лет старше Бьёрнсона, почти совсем еще не знали. Ему было 37 лет, и ничего еще не было сделано: ни для истории, ни для себя. Даже Муза, которая однажды было явилась и вдохновила его песней, надолго покинула его. Неудивительно, что его преследовала постоянная мысль, точно ли он настоящий избранник, а вместе с тем мучил и другой, более общий, как принято говорить, вопрос: по какому признаку можно отличить помазанника от самозванца?”

Похоже на муки Шестова, на вопросы самому себе о том, настоящий ли он писатель? И то, что главная драма застигла его в том же возрасте, и даже Муза, которая вдохновила его, – все отражает похожие развилки судьбы.

Весь текст статьи – страшный упрек великому драматургу за то, что он разменял драмы идей на истории разложения душ. Но за каждым разбором маячит один все тот же мотив. Вот Шестов приводит слова героини пьесы “Габриэлла Воркман”:

“Элла Рентгейм. Ты убил во мне душу живую, душу, способную любить. Понимаешь, что это значит? В Библии говорится об одном загадочном грехе, за который нет прощения. Прежде я никогда не понимала, что это за грех. Теперь понимаю. Самый великий, неискупимый грех – это умерщвление живой души в человеке, души, способной любить”.

За умерщвление любви неотвратимо следует наказание, говорит Шестов. “Мертвые ходят по земле и разговаривают с живыми о вещах для них чуждых, далеких и непонятных. И под конец уходят от нас в иной мир. Охваченный новым порывом страсти, одряхлевший скальд с мертвой Музой-Валькирией идет на вершину горы и там гибнет под обвалом.

Все оставил Ибсен земле и людям: искусство, пророчество, исторический подвиг, даже веру. С собой берет он только свою Ирену-Валькирию.

Так кончается длинная, загадочная жизнь северного скальда. Таково последнее, дошедшее до нас слово и последнее дело великого поэта”. Так заканчивается статья Шестова об Ибсене. Такие слова говорит главный герой пьесы, скульптор Рубек, своей возлюбленной Ирене: “Потому-то ты главным образом и была необходима мне. Ты и никто больше. Ты стала для меня высшим существом, к которому можно было прикасаться лишь в мыслях… с благоговением… Я был ведь еще молод тогда, Ирена. И поддался суеверному предчувствию что, если я коснусь тебя, дам волю вожделению, я оскверню свою душу и мне не удастся воплотить свою идею. И я до сих пор думаю, что был отчасти прав…”[184]

Герцык же, подытоживая размышления о той встрече и разговоре об Ибсене, внезапно задается мучающим ее вопросом и тут же себе отвечает: “За долгие годы моего знакомства с Шестовым я не знала ни об одном его увлечении женщиной. И все же мне думается, что в истоке его творческой жизни была катастрофа на путях любви. Может быть, страдание его было больше страданием вины, чем муками неосуществившегося чувства. Может быть, по пустынности своего духа он вообще не способен был к слиянию… Всякое может быть! Но в эту весну мне казалось, что какая-то волна живой боли и нежности растопила его мертвевшую душу. Не весть ли о смерти той девушки его юности, которая уже давно лишь наполовину числилась среди живых? (выделено мной. – Н. Г.)”[185]

Герцык остро почувствовала, как волна живой боли растопила его омертвевшую душу. Поняла, что за его спиной стоит некий призрак женщины, которую он любит, что сама она не смогла пробудить в Шестове столь сильных чувств. Однако то, что это никакая не девушка из его юности, а вполне известная ей женщина, она и вообразить не могла.

И вот слова из пьесы Ибсена эхом прозвучали в поздних дневниках Варвары:

Думала сегодня о Льве Ис<ааковиче>. Хотелось какой-нибудь весточки о нем, и неожиданно среди книжной свалки листки из его журнальной статьи и в заголовке листа слова: “Все оставил Ибсен земле и людям: искусство, пророчество, исторический подвиг, даже веру. С собой берет он только свою Ирену-Валькирию”. Также говорил он мне однажды, уже под старость, об Эвридике. Это был час редкой у него безперегородочной открытости тайников души[186].

И подводя итоги тех дней в Коппе, написала:

Встреча с семьей Льва Исааковича и с ним – в осознании жизненности его прежних к себе чувств. Ответ на них и сознание невозможности общей жизни на этом свете[187].

В апреле 1912 года переписка Михаила Шика с Натальей Шаховской прерывается. Потом ненадолго восстанавливается до объяснения между ними в 1913-м.

В письме к подруге Зинаиде Денисьевской Варвара продолжала рассказывать свою длинную сердечную историю, связанную с Михаилом Шиком.