Потусторонний друг. История любви Льва Шестова и Варвары Малахиевой-Мирович в письмах и документах

Его младший друг, “шестовец” Е. Лундберг прожил там несколько месяцев: “Вилла «Соль» на Лемане. Панорама Монблана. Вечера, когда мы ждали телеграммы о Льве Толстом, покинувшем ночью[171] дом свой. «Так и я когда-нибудь уйду», – сказал Шестов, постукивая палкой по асфальту Лозаннского шоссе. А о собственном его доме В.Н. Фигнер сказала: «Здесь так благополучно, – хорошо бы бросить бомбу», и Шестов долго дивился односторонности ее суждения”[172].

Осенью 1911 года Анна Березовская должна была уехать в Париж, продолжать учиться и работать, обо всем этом Шестов подробно пишет С.Г. Балаховской-Пети, объясняя, почему не сможет приехать вместе с женой.

5 сентября 1911

Коппэ

…Насчет приезда в Париж – тоже приходится отказываться и тоже, главным образом, чтобы не прерывать занятий.

Лето было очень жаркое, так что делалось мало. А перечесть нужно пропасть. Здесь, в деревне, особенно зимою, когда все разъедутся – поневоле станешь прилежным. Вместо меня в Париж в середине октября приедет Анна Елеазаровна – на всю зиму: теперь со мной живут Фаня и Герман – Фаня возьмет на себя обязанности Анны Елеазаровны, так что ей спокойно можно будет работать в Париже. Вот, если бы Вы могли ей помочь рекомендацией к какому-либо профессору – чтобы ей было легче и удобней добиться у него настоящей работы! Знаю, что, если можно будет, сделаете. Она, конечно, по приезде в Париж, будет у Вас, тогда потолкуете.

Сейчас она едет (послезавтра) недели на 3, 4 в Виши полечиться. Кстати, может, Вы случайно знаете там хорошего врача? Если знаете, напишите не откладывая.

Книгу[173] Зинаиде Афанасьевне вышлю. Я бы давно выслал, если бы знал ее адрес. Сегодня же напишу в “Шиповник”, так что недели через две она, верно, получит ее. Кланяйтесь ей от меня сердечно.

Отчего это Вы на лето никуда, дальше Версаля, не выбрались? Я, правда, никогда в Версале не бывал – но не думаю, чтоб в июле, особенно нынешнем, там было хорошо. И у нас было жарко – но, по крайней мере, купаться можно было.

В ноябре Вы в Россию едете?! В Киев только, или тоже в столицах побываете? Может и мне придется ехать – нельзя слишком долго не приезжать в Россию. Но мы с Вами наверно разминемся, так как я, едва ли, раньше февраля, и даже конца февраля, выеду отсюда[174].

Может, Шестов еще не знал, а может, не хотел сообщать Софье Григорьевне, что погостить в Коппе едет Варвара Григорьевна. Скорее всего, она оказалась там в октябре 1911 года, потому что помнила, что тогда еще цвели розы.

О том, что произошло между ними в тот приезд, остались воспоминания самой Варвары, а еще необычная реакция на это событие в мемуарах Евгении Герцык. И… осложнившиеся отношения с Михаилом Шиком. Летом он отдыхал на Волге вместе с друзьями, там была и Наталья Дмитриевна Шаховская, с которой они были уже три года как знакомы. Тогда началась их переписка и зарождался робкий роман – все это происходило в те месяцы, когда Варвара уехала в Коппе.

Итак, в это время каждый из них – Лев Исаакович, отец двух дочек, и Варвара Григорьевна, уже несколько лет связанная внебрачными узами с Михаилом Шиком, – имел свою сложившуюся жизнь. Они часто общались в Москве и в Киеве, ощущали невидимое присутствие друг друга. Шестову было сорок пять лет, а Малахиевой-Мирович – сорок два. Их несостоявшейся любовной истории насчитывалось почти шестнадцать лет.

“Это было однажды на берегу Женевского озера, в Коппэ, – писала она 11 июня 1947 года. – Туда я приехала в одну из прибрежных вилл, занятую «Лёлей» – так звали его в кругу его друзей. Я приехала для того, чтобы познакомиться с его дочерями, они от рождения жили с их матерью в Швейцарии. Отец же часто уезжал – и странствовал по всему широкому свету и почти половину годичного круга иногда жил в России – в Киеве, в Петербурге, в Москве.

В Коппэ, в тот день, который я вспомнила сегодня благодаря этой арии, какую он пел там по моей просьбе, вспомнила так, что и запах тех роз, что цвели вокруг виллы, и неправдоподобно лазурные воды озера и синяя суровая, точно окутанная мглой Савойя… В тот вечер он пел для меня одной. Девочки ушли в горную экскурсию. Жена была в Париже – занята какой-то медицинской работой (она врач). Он пел, глядя мне прямо в лицо, в глаза, не отводя взгляда от моих глаз:

In questa tomba oscura
Lasciami riposar,
Quando vivevo, ingrata,
Dovevi a me pensar

[175].

И дивный голос его звучал каким-то грозным вдохновением, с необычайной силой и властью, точно это был таинственный пароль для всех будущих наших встреч во все грядущие века, во всех пространствах мира. Нереализованное когда-то чувство вернулось вновь[176]”.

И снова она писала в дневнике:

30 ноября 1949