Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9

Ананьев кисло поморщился.

— Ладно, черт с ним. Загляни-ка в книжку, какая там часть? Шнейдер дрожащими руками полистал солдатскую книжку пленного.

— Триста двадцать четвертый отдельный саперный батальон. Третья рота. Командир взвода оберфельдфебель Фердинанд Гросс. Дальше тут прохождение службы. Награды. Группа крови. Адрес семьи: Дюссельдорф…

— Начхать на адрес, писать не придется. Спроси лучше, какое подразделение обороняло высоту?

Шнейдер полистал свой русско-немецкий разговорник.

— Вас фюр… Вас фюр айн абтэйлюнг? Немец повел взглядом и набычил голову.

— Может, не понимает? — сказал Ананьев. — Смотрю, из тебя переводчик, как из меня гармонист.

— Зразумие, чакайте. Кулак вин проще разумее, — сказал Пилипенко.

— А ну еще.

Шнейдер спросил еще, но пленный совершенно не реагировал на него. Тогда в тесноте блиндажа угрожающе поднялся Ананьев.

— Ты, цуцык! — произнес он таким тоном, что все в блиндаже притихли. — Если ты будешь мне в молчанку играть, то я враз из тебя отбивную сделаю. Не посмотрю и на приказы.

Но немец и на это не отреагировал.

Тогда Ананьев обернулся, взгляд его упал на кружку с водкой, которая стояла на ящике. Он схватил ее и сунул под нос немцу.

— Пей, сволочь!

Немец вдруг выхватил кружку, секунду помедлил и вдруг выпил всю водку. Кружку протянул ротному.

— Нох!

— Что?

— Нох!

— Шнейдер! — крикнул командир роты. Переводчик начал торопливо листать свой разговорник, но все в блиндаже и без того поняли жест немца.

— Еще просит!

— Еще?

Ананьев выпил в кружку все, что оставалось во фляге, и немец с жадностью снова выпил до дна. Кружку швырнул на пол.

— Смотри-ка! — удивился Ананьев. — Вот это фриц! Ну, теперь он развяжет язык. Шнейдер! Спрашивай про высоту.

Шнейдер задал все тот же вопрос, но пленный, не дослушав его, вдруг рявкнул:

— Шиссен!

Он начал срывать с себя мундир.

— Шиссен, рус швайн! Шиссен!

— Гадина, — сказал Шнейдер. — Застрелить требует. Немец истерично рвал на себе борта мундира, все в землянке со злым удивлением глядели на него, не зная, что делать. Тогда он, несколько успокоясь, будто картавя, запел на чужом языке:

Вен ди зольдатен
Юбер ди штад марширен
Офнен ди медхен
Фенстер унд ди тирен…[27]

Голос его, однако, слабел, он уронил на плечо голову и вовсе затих.

— Пилипенко! — сказал Ананьев. — А ну тряхни его! Пилипенко сгреб немца за борта мундира и сильно встряхнул, но немец даже не встрепенулся. Похоже, он спал.

— Ах ты, обормот! — удивился Ананьев. — Да он же был пьяный. А мы еще… Только водку извели. Ну что теперь ты от него добьешься! Пусть дрыхнет пока…

— Мне разрешите идти? — спросил Шнейдер, вставая. Ананьев ответил не сразу: его внимание занимал немец.

— Смотрите там! — ответил он наконец. — Могут сунуться ночью. Чтоб не проспали.

— Не проспим.

— То-то!

Закинув за плечо автомат, Шнейдер вылез в траншею. Ананьев сел на прежнее место, подобрал длинные ноги.

— Пилипенко, давай толкового хлопца. Донесение отправить.

Старшина молча встал и двинулся к выходу. В блиндаже наступило молчание. Фляга Цветкова незавинченной лежала на ящике, хлеба остался небольшой кусок. Командир роты взял его и сразу откусил половину.

— Комиссар, — сказал он, мощно двигая челюстями. — Дайка бумажку и карандаш.

Гриневич расстегнул туго набитую полевую сумку, пошарил там, вырвал из какой-то тетради чистую страничку, из кожаного сота достал карандаш и все это протянул Ананьеву.

— Думал, пошлю пару сведений о противнике, — сказал Ананьев. — Да вот пошлешь тут! Обормот, не фельдфебель. Цветков, а ну-ка посвети, ни черта не видать.

Цветков снял с полочки плошку и на коленях услужливо склонился к командиру роты. Дожевывая хлеб, Ананьев начал писать. Он не очень бойко выводил твердым чернильным карандашом. Цветков одним глазом косил туда, при этом выражение его освещенного снизу лица как-то странно менялось.

Что-то снисходительнонасмешливое появилось в его взгляде. Спустя минуту санинструктор грубовато заметил:

— Не донисение, а донесение.

Ананьев недоверчиво на него покосился:

— Ну да? Скажи мне! Может, еще учить будешь? Цветков никак не отреагировал на эту реплику, невозмутимо добавил:

— И не занил, а занял. Занял высоту, так правильно.

Ища поддержки, Ананьев в притворном недоумении взглянул на Васюкова, потом на Гриневича. Замполит передернул уголками губ, но смолчал. Обращаясь к нему, старший лейтенант сказал:

— Смотри, он и в самом деле учить меня начинает! Ха! Будто я сам не знаю! Занил-занял. Конечно, занял! — уверенно объявил ротный.

Васюков с удивлением взглянул в тетрадь. И как раз в этот момент тупо заточенный карандаш Ананьева с нажимом исправлял «и» на «я». Наверное, это по достоинству оценил Цветков, потому что дальше уже молчал. Через пять минут старший лейтенант выпрямился и вслух, слегка любуясь написанным, прочитал:

— Вече 35004, майору Сыромятникову. Карта — трофейная. Донесение. Занял высоту 117, 0. Взял в плен обер-фельдфебеля. Уничтожено около пятнадцати немцев… — Вроде прислушиваясь к чему-то, Ананьев молча поглядел на Гриневича: — Мало пятнадцать, а?