Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9

— Что, Васюков? — сказал Ванин. — Помогать пришел? Васюков промолчал: помощник из него был уже никудышный.

— Глубже копаешь — дольше живешь, — сказал Ванин. — Пойдешь — вряд ли вернешься. А тебе же на медаль послали.

Застегнув ремни, Ванин опустился на бруствер.

— Они там не смотрят, из какой части. Шлют, где нужнее. А пехота всюду нужна. Я вот до этой части в гвардейской служил.

В разведке. А из госпиталя отдел кадров сунул сюда. Сколько ни доказывал. Так что старайся дальше санбата не ехать.

— Как постараешься?

Не ответив, Ванин бросил настороженный взгляд по траншее.

— Опять там перекур! Вот сачок! Ну я ему дам. Стремительно вскочив, он быстро пошел по брустверу.

Издали донеслось:

— Закиров, ты где Лунина поставил?

— В своем отделении был.

— Был да весь вышел. Нет его там.

Васюков остался стоять на бруствере, прислушиваясь к ночи и трудно переживая предстоящую разлуку с ротой. Двое автоматчиков колупали землю в траншее. Один сказал:

— Всыплет сейчас Лунину.

— И правильно сделает, — устало отозвался другой. — Пусть не сачкует.

Этот последний был знаком Васюкову, фамилия его была Горькавый, и Васюков прислушался.

— Ванин — командир на все пять, — говорил Горькавый. — Гонит, верно, зато и заботится. Не то что другой — лишь бы кричать. А наш на все руки мастер.

— Как он тогда часового снял! Ого! И не пикнул.

— Не гляди, что званием маловат.

— Не в званиях дело. Другой и со званием, а дурак.

— Ну не говори так. Все-таки звания и за ум дают. Дураку много не дадут.

— Не дадут? Эх ты, голова садовая! Кино не видел, ну это, как оно называется? «Фронт», во!

— «Фронт» видал, а как же.

— Какие там звания, видел? Генералы, брат. И что? Много умных?

— Ну, то кино.

— А в жизни еще похлеще. Я знаю. С августа сорок первого воюю. Нагляделся.

— Оно всякое бывает. Конечно. В армии, как в большой деревне. Хватает и дураков, и умных.

Они оборвали разговор, из сумерек показался Ванин. За ним быстрым шагом шел кто-то еще.

— Вон Васюков, — сказал Ванин.

Васюков поднялся с бруствера, к нему подошел Зайцев.

— Иди, командир роты зовет, — сказал он. — Ужинать. Васюков обрадованно молчал, и Ванин сказал:

— Давай! Вот окопаемся, и я забегу. Пока некогда.

В блиндаже было людно и накурено. На ящике, пристроенном посередине блиндажа, блестела желтая немецкая банка с отогнутой крышкой, там был мармелад. Ананьев в расстегнутой шинели, с папиросой в зубах отвинчивал обшитую войлоком флягу. Тут же сидел с унылым видом Цветков, всегда серьезный Гриневич; Зайцев, как только вошел, достал из-за пазухи полбуханки хлеба. Дальше сидело двое раненых, и в темном углу, уронив светловолосую голову, застыл немец.

— Кто это? Васюков? А где Ванин? — спросил Ананьев.

— Во взводе окапывается, — сказал Зайцев.

— Почему не пришел? Ты сказал, что я зову высоту замочить?

— Сказал. Говорит, не пью.

— Ну и дурак, — объявил ротный. — Пусть не пьет, нам больше достанется.

Он отвинтил флягу.

— Садись, Васюков. Поужинаем на прощание. Обедать уже в медсанбате будешь. Как рука?

— Болит.

— Правильно. Должна болеть. Мне когда предплечье перебило, полмесяца болело. Шестое ранение. А теперь ничего. Зажило, как на собаке.

Ананьев плеснул в кружку.

— Держи, Васюков. Выпьешь — враз полегчает. Васюков выпил. Ананьев налил еще.

— Теперь по старшинству пью я. Чтоб ты там скорее это самое… Да в роту. А пока Зайцев побегает.

Он выпил и, даже не поморщившись, налил снова.

— Теперь очередь комиссара. Или ты не будешь?

— Я не буду, — твердо сказал Гриневич.

— Вот другой чудак. А, знаю, ты пожрать метишь.

— Пожрать я не против.

— Не выйдет. Это — для закуси. Васюков, чего стоишь, иди садись рядом, — сказал Ананьев и подвинулся. Васюков сел рядом.

— Жаль Кривошеева, хороший солдат был… Ну так что? Выпить чарку не забудь, на том свете не дадут. Давай, старшина, твоя очередь.

Пилипенко молча взял кружку и сразу потянулся к самому большому куску на ящике. В это время прошуршала палатка и в блиндаж влез длинный нескладный Шнейдер.

— Товарищ старший лейтенант…

— Шнейдер, — перебил его Ананьев. — Ну-ка вот этого цуцыка допроси.

Обросший черной щетиной Шнейдер снял автомат и опустился у порога. Ананьев сгреб откуда-то с пола пачку бумаг пленного и протянул Шнейдеру.

— Вот посмотри сперва, из какой части фриц этот.

Шнейдер стал разбираться в бумагах, немец поднял голову и пристально наблюдал за ним.

— Ви ист игр намэ унд диенстград?[26]

Немец криво усмехнулся и молчал, будто и не слушал. На его груди поблескивало несколько немецких значков и медалей.

Шнейдер повторил вопрос, все смотрели на немца, как тот вдруг рявкнул:

— Вэк, юдэ!

Гриневич начал подниматься на ноги, Пилипенко выругался. Шнейдер вдруг сделал ошеломляющий выпад и ударил немца кулаком в лицо. Ананьев захохотал.

— Отставить! — крикнул Гриневич. — Вы что?

— А что — он? — в ответ крикнул Шнейдер и замолчал. Он был в бешенстве. Ананьев с фальшивым оживлением спросил:

— Ты не боксером был?

— Я слесарем был, — со сдержанной яростью сказал Шнейдер. Они с немцем продолжали есть друг друга глазами.

— Вы что — чепе захотели? Есть приказ по армии относительно пленных, — сказал Гриневич.