Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9

— На! Выпей! Выпей! Можешь поверить — это твоя последняя выпивка, если не одумаешься.

— Нет! — бросил коньяк Климченко.

Тогда Чернов заорал, и в землянку ввалились два немца. Они схватили лейтенанта, завернув ему руки за спину.

Чернов подошел к нему.

— Климченко! Это все! Опомнись!

— Сволочь!

— Ну что ж, прежде чем ты помрешь, ты не раз пожалеешь, что отказался. Я тебе такое устрою, что смерть тебе покажется раем. Ну?..

— Трус!

И в то же мгновение лейтенант получил бешеный удар в левую щеку, в правую, в подбородок. Тело помимо его воли стремилось сжаться, свернуться в малюсенький тугой комок, чтобы как-нибудь выдержать безжалостные удары — в голову, в лицо, в живот, в грудь…

Чернов бил яростно и молча, как можно бить только за личную обиду, за собственные неудачи, за непоправимое зло в жизни, вымещая все на одном человеке.

* * *

Климченко лежал в углу какого-то «газен-вагена». Глаза закрыты. Лицо черное от побоев. Ночь. Сквозь маленькое решетчатое окно черноту разрезает рассеченный решеткой луч полной луны. Где-то там, в поле, трещит коростель. И тихо, откуда-то издалека, к этому голосу птицы начинает примешиваться нежная, задушевная мелодия русской песни. Лицо лейтенанта тронула улыбка. Звук песни то уходил, то возвращался снова. И вдруг послышался голос — кто-то говорил по радио:

— …Голанога Иван Фомич… я к тебе… как к бывалому солдату… и ты, Круглов, и ты, младший лейтенант Телушкин… плюньте Орловцу в лицо — он только перед начальством выслуживается… а их не сломишь… не выдержала, Иван Фомич, твоя женка, померла, а ведь не от доброй жизни… вот и мать мне об этом пишет…

Первые секунды, не понимая, что происходит, Климченко с напряжением вслушивался в голос динамика. Потом он вскочил, дернул раз, второй решетку и начал исступленно бить в двери машины. Железо громко брякнуло, а Климченко бил и бил по нему. Потом, обессилев, подошел к окошку. Двое часовых с автоматами с любопытством смотрели на него.

— Хальт! Шиссен будэм делайт! — сказал один из них.

А он смотрел на них из-за решетки с бешеной ненавистью. Динамик вдали еще звучал, но напряженно и тяжело дышавший лейтенант ничего не слышал, кроме глухого стука своего сердца. Но вот остался только этот стук. Там все стихло, как вдруг ночь прорезали далекие очереди пулемета.

Немецкие солдаты видели, как пленный отошел от окна и начал вновь колотить в кузов машины. О чем-то переговариваясь, они с удивлением смотрели в сторону, откуда неслись тугие, тяжелые удары об металл.

* * *

В будке-кузове уже посветлело, серая мгла расступилась, и на пол из окошка легло пятно робкого утреннего света: ярко заблестела под дверью щель.

Климченко спал. И несмотря на то, что лицо его избито, было в нем что-то ребячье, что-то милое, мальчишеское.

Он лежал на полу у самой двери, откинувшись на спину в угол. А там, за железным кузовом машины, нарастал говор людей, вокруг затопали шаги, откуда-то приехала и остановилась машина. Щелкнул замок — засов.

Климченко открыл глаза.

Дверь раскрылась, и в кузове стало совсем светло. Тогда он поднялся и отступил к выходу.

Перед дверью стояли и смотрели на него два немца — один в каске, с автоматом на груди, другой с непокрытой головой, в мундирчике, без шинели. За ними толпились по-разному одетые и разные по возрасту немцы, которые, одинаково притихнув, с нескрываемым злобным любопытством смотрели на него.

Взгляд Климченко только на секунду задержался на этой группе немцев. Тут же он увидел Чернова.

Нисколько не похожий на вчерашнего, холодно сдержанный, в высокой офицерской фуражке и подпоясанной шинели, он стоял возле входа в землянку и, засунув руки в карманы, глядел на лейтенанта. Рядом было еще два офицера: тот, вчерашний, высокий, и другой — широкий, в шинели с черным воротником.

Увидав все это, Климченко рванулся из машины к Чернову. Его тут же схватили, скрутили. Но лейтенант как мог рвался, выкручивался, отчаянно сопротивляясь силе вцепившихся в него четверых солдат.

— Абшнайден кнопфе! — приказал Чернов.

И еще два солдата пошли к лейтенанту. Один из них на ходу достал нож. Климченко рванулся, но его крепко держали.

Кто-то из солдат схватил его за ноги. Солдат с ножом быстро срезал лейтенанту все пуговицы на брюках. И сразу все отскочили.

Брюки сползли вниз, и лейтенант вынужден был нагнуться, подтянуть их и так держать.

Немцы хохотали.

А Чернов, расстегнув кобуру, достал пистолет и что-то сказал солдатам.

Те, взяв наизготовку автоматы, подошли к лейтенанту, который стоял, низко опустив голову.

— Пшель! Пшель! — сказал солдат, указывая дулом автомата дорогу.

— Что, боишься? — спросил Чернов, проходя вперед. — За мной!

Они спускались в узкий, длинный овраг, закрытый туманом. Климченко был бос. Погоны вырваны. Орден отвинчен. Карманы на груди вывернуты. На голове белела повязка.

Впереди шел Чернов, сзади лейтенанта — два солдата.

На склонах оврага стыли клочья тумана, низко нависало матово-серое небо. В поисках пищи куда-то пронеслась стайка воробьев.

* * *