Повелитель

Катерина вынесла в зал поднос с новыми бокалами. Стеклянные фужеры, отражая свет, сияли, словно сказочное чудо. Надя вспомнила, как они с Повелителем впервые пришли сюда, и улыбнулась.

45. Любимый ангел

Надя ждала Лялина возле метро «Третьяковская». Она освободилась пораньше, и они решили сходить в музей Островского – оба были в доме драматурга очень давно. Сегодняшнее небо мрачно плыло над городом, время от времени проливаясь на землю несильным дождем. Через какое-то время Надя увидела сквозь стекло вестибюля человека, которого всегда угадывала, даже когда он был лишь маленькой точкой вдали. Она не могла понять, как ей удается каждый раз, издалека, безошибочно выхватывать силуэт из толпы, когда еще неразличимы ни лицо, ни походка, ни одежда. Лялин выглядел расстроенным.

– Представляешь, потерял свою кепку. Куда дел, непонятно. Уходил из института в ней, приехал – без. А она удобная была…

Наде ужасно захотелось ему помочь, немедленно исправить, вернуть потерянное, найти пропажу, где бы она ни была.

– Может, найдется, вдруг на кафедре оставил? А если не найдется, я тебе новую куплю… – Надя обняла его, прижавшись к темно-синей куртке.

– Спасибо тебе, друг мой.

Он обнял ее в ответ.

– Я еще то ли заболеваю, то ли просто устал. Непонятно.

– Давай тогда не пойдем? Просто в кафе посидим?

– Да нет, раз уж пришли…

– Наверное, в вагоне уронил. Что читал?

– А откуда ты знаешь, что я читал?

– Потому что когда у тебя есть книга, все остальное исчезает.

– Но ты же не исчезаешь!

Надя улыбнулась.

– Потому что я с тобой – навсегда. Хочешь, зайдем домой, возьмешь другую? Сегодня холодно, – она поправила свою зеленую шляпку.

– Да нет, не надо. У тебя отличное пальто. Новое? – Лялин погладил фиолетовый рукав.

– Да нет, не новое. Просто ты его не видел.

– А какие ботинки!

– Нравятся? – Надя подняла правую ногу. – Ты заметил, что у них бархатные шнурки? Это мои любимые весенние ботинки.

– А почему они черные? Весна же время светлого?

– Потому что они – для ранней весны. Когда грачи прилетели. И потом – шнурки же алые!

– А, ну тогда понятно, – засмеялся Лялин.

– А у тебя куртка… Похожа на твою куртку. Которая раньше была.

– А это и есть та куртка. Не такой уж я и модник.

– Мне нравится, как ты одеваешься. И я люблю эту куртку! Помню, как ты в ней идешь по нашему дворику, а я на крыльце…

– А вокруг молодые поэты…

– А ты бы хотел, чтобы вокруг были старые поэты?

– Нет!

– Как там сейчас?

– В Лите? Да вроде все нормально.

– А какие сейчас студенты?

– Не сочти старым брюзгой, но мне кажется, ваше поколение было лучше. Даже не знаю, как это точно сформулировать. Как будто сейчас возможностей больше, а качественный результат хуже. Не знаю, почему так получается. Хотя есть и самородки. Вот, например, Архангельский Витя – очень талантливый мальчик. А ты не хочешь прийти на семинар как современный поэт?

– Я? – удивилась Надя.

– Да, а что. Ты уже состоявшийся писатель. Приходи сама, или с друзьями, поговорите с молодежью.

– А я, значит, уже не молодежь?

– Ты прекрасная юная поэтесса. Но с опытом.

– С каким еще опытом?

– Творческим. У тебя хорошие стихи. Я серьезно. Подумай, о чем бы ты хотела поговорить на семинаре.

– Подумаю.

Они свернули к серому деревянному дому и вошли во двор музея. Рядом с небольшим особнячком в два этажа на клумбах поднимали головы белые и синие первоцветы. Пока они осматривали экспозицию на первом, смотрительница, узнавшая Лялина – так показалось Наде, рассказывала, какие вещи принадлежали Островскому – комод, книги, клавесин. «А печная топка находится на втором этаже… А вот за этим роялем любил играть Шаляпин, когда приходил сюда», – рассказывала женщина, похожая на постаревшую Натали Портман с короткой стрижкой. Надя остановилась возле гравюры с изображением Воскресенской площади.

– Я почему-то не узнаю это место, – прошептала она Лялину.

– Но как же, вот площадь Революции, вот Иверские ворота, там Красная площадь. Теперь узнаешь? – показал он.

– Все равно не очень.

На второй этаж они поднялись по деревянным ступеням, выкрашенным коричневой краской. Наверху экспозиция посвящалась театральным постановкам. «Гроза», «Бесприданница», «Поздняя любовь», «Женитьба Бальзаминова», «Снегурочка»… Здесь Надя нашла еще одну большую гравюру Москвы – панорамный вид сверху.

– Смотри, как пусто, – сказала она, – невысокие домики, над ними – купола церквей. И нет ничего выше…

– Да, сейчас панорама другая, – согласился Лялин, – но вот этот дом сохранился, вон тот. Этот храм, мы в него ходили, помнишь?

К ним подошла их смотрительница, все это время стоявшая неподалеку.

– Скажите, пожалуйста, вы от телевидения или, может быть, из какого-то журнала или газеты пришли?

– Нет, мы сами по себе, – ответил Лялин.

– Да… – разочарованно протянула она и повернулась к Наде. – А ваш спутник очень похож… на одного ведущего… или нет, журналиста… простите, я забыла, – она вопросительно посмотрела на нее.

– Это он и есть, – успокоила ее Надя.