Повелитель

Надя выбрала самый первый лазурный бархатный флакон.

– Не понимаю, зачем такую бутылочку упаковывать в коробку размером с два пакета молока? – пожал плечами Лялин.

– Ты что! Там же амбра! И что-то там с Мадагаскара.

– А, ну тогда понятно!

– Веди меня к пруду!

Надя широко улыбалась, ей хотелось прыгать, петь, смеяться и обнимать Лялина.

Возле пруда одна из золотых ручек развязалась и выпала, и Надя взяла пакет, пока он вдевал и завязывал золотой шнурок.

– Я так никогда не завяжу, перестань кусать мои пальцы! – рассмеялся Лялин.

– Я не кусаю, я целую! Все, не буду.

Они шли вдоль воды, и солнце мягко обнимало их, деревья, улицы, как будто решило подарить весь свой свет. Под его лучами светились Надины золотые кеды, блестели ручки пакета с лазурным бархатным флаконом внутри, сияли блики Патриаршего пруда, словно кто-то рассыпал на его глади золотые монеты, медленно уходящие под воду.

– Ну что, куда пойдем? – спросил Лялин. – Не хочешь где-нибудь посидеть?

– Можно. Только давай еще погуляем. А пойдем по бульварам? И по дороге что-нибудь выберем.

На Тверском, недалеко от Есенина, Надя остановилась возле клумбы с геранью.

– Ты любишь герань? Я люблю. У бабушки на окне росла. Правда, у нее была белая. А красная – помнишь, мы в Париже видели, там много на балконах и окнах… Слушай! Давай украдем герань!

– Да я куплю тебе, ты какую хочешь?

– Нет! Я хочу эту! С бульвара. Посмотри, полиции нет?

Лялин посмотрел по сторонам и встал так, чтобы заслонить Надю.

– Кажется, у меня был пакет, – он открыл сумку.

В это время Надя аккуратно вынула кустик вместе с комом земли.

– Надо платок намочить, обмотать корни, – подсказал Лялин и достал из кармана синий клетчатый платок.

– А тебе платок не жалко?

Надя достала из сумочки маленькую бутылку с водой.

– Мне для тебя ничего не жалко.

– Ладно, я потом постираю. Вот, лей.

Они обернули корни мокрым платком и положили цветок в пакет.

– Может, тогда не пойдем гулять, поедим и поедем? – задумалась Надя.

– А я говорил!

– Ну я же не знала, что мы найдем герань.

– И украдем герань. Давай тогда вернемся в переулки, там на углу я видел какой-то морской ресторанчик.

Когда они сели на мягкий диван возле окна, Надя поняла, что устала.

– Выбери что-нибудь для меня, – попросила она.

– Есть крабовая колбаса с манго. Ты же любишь крабов?

– Годится! А овощи какие-нибудь есть?

– Картошка, цветная капуста с сыром, запеченное ассорти… – прочитал Лялин.

– Давай капусту. А ты что будешь?

– А я съем обыкновенного палтуса.

– Тоже хорошо. Ой, смотри, какие здесь вилки! – оживилась Надя, заметив, что ручки у приборов золотого цвета, да еще и закручиваются на манер улитки. – А давай…

– Нет. Вилку мы красть не будем.

– Ну и ладно. – Надя нарисовала на запотевшем бокале сердечко, сквозь которое заблестело вино, яркое и прозрачное.

– Может, попросим для герани вазу? – предложил Лялин.

– Лучше горшок и землю. И лопатку!

Они засмеялись, и Надя подумала – как бы сделать так, чтобы этот день замер, остановился, или хотя бы остался в памяти целиком, до последней детали. Их утро, солнечный свет, запах духов, цвет вина, красные лепестки и синий клетчатый платок, которым они укрывали корни.

– Поселим герань пока у тебя, ты не против?

– Конечно, нет. Только купим по дороге горшок, я знаю один магазин недалеко.

Перед сном они долго лежали рядом. Надя особенно любила это безмятежное молчание, переходящее в сон. Их блаженное беспамятство. Она не знала, о чем думает Повелитель, и не была уверена, думает ли она сама о чем-нибудь, но эта блаженная близость, чувствовать любимого человека рядом – что могло быть лучше…

– Мне кажется, я лежу на пуховом облаке, – наконец произнесла она.

– А я на шерстяном. – Лялин положил ладонь ей ниже живота.

– А не колется?

– Приятно покалывает.

– А у тебя борода колется, когда только подстрижена.

– Сильно?

– Приятно.

– А я тебе вот что хотел сказать. Ты меня слушаешь?

– Да.

– Я хочу написать новую книгу. Биографию Анненского. Чтобы сразу складывалась картина: его жизнь, произведения, что происходило в стране в это время…

Надя смотрела, как менялось лицо Лялина во время его рассказа: сомнение, уверенность, а сейчас он говорит о главном и сам пока еще не чувствует, насколько это прекрасно. Она даже стала медленнее дышать, вслушиваясь в его слова, счастливая тем, что он впустил ее в свою мастерскую. И когда работа выйдет, Надя будет самой счастливой поклонницей – ведь она знала, как книга начиналась. Как будто временные пласты остановились, чтобы навсегда оставить этот миг не только в ее, но и во вселенской памяти: писатель рассказывает женщине о своей новой книге. И они словно две песчинки, застывшие в этом времени, и потом, когда их не будет, останутся книги, и вот это: их глаза и лица, когда Надя смотрела, как рождается чудо, до конца не веря, что именно она свидетель происходящего. Слезы подступили к глазам, но Надя не отвернулась, она хотела запомнить его лицо: немного бледное, взволнованное, бесконечно живое…

49. На колокольне