Повелитель

– А вот там детский сад, в который я ходил, – Лялин махнул рукой, указывая на улицу, уходящую вправо.

– Тебе нравилось?

– Да, никаких ужасов, которые сейчас описывают, я о детском саде не помню. После войны люди в целом были добрее. Помню, как зимой спали на открытой веранде, и ничего, никто не болел.

– А мне только тихий час не нравился – всегда было трудно заснуть.

– Узнаю творческую натуру!

Лялин улыбнулся и поцеловал ее.

Они часто бродили по городу наугад, рассматривая дома, скверы, заглядывая в подворотни. Однажды в Вознесенском переулке пролетающая ворона уронила рядом с ними белый камушек размером с мелкое куриное яйцо. Надя подобрала его и показала добычу Лялину. Птица же опустилась неподалеку, склонив голову набок, она поглядывала на них.

– Ну отдай ей, отдай! – засмеялся он. – Видишь, как животное страдает.

Надя бросила камень, он подскочил на асфальте и раскололся на две половины.

Ворона отпрыгнула в сторону и улетела.

– Не берет! – обрадовалась Надя. – Значит, это тебе и мне.

Она подобрала половинки камня и положила в карман пиджака Лялина. В тот день они поднимались на смотровую площадку Храма Христа Спасителя. Ожидая начала сеанса, Надя и Лялин сидели на лавочке рядом с группой оживленно беседующих французов. Девушки в коротких шортах объясняли своим мужчинам, что у них un petit problème. Потом они ушли и вернулись в черных накладных юбках, похожих на фартуки.

– Может, вокруг обойдем? – предложил Лялин.

– Ты иди, я посижу, – ответила Надя.

Когда он вернулся, французов уже не было.

– А ко мне сейчас какой-то мужчина подошел, спрашивает, вы артист?

– Ну и дал бы ему автограф! – улыбнулась Надя, погладила его по волосам и поправила воротник серой полосатой рубашки.

Подъем на смотровую площадку оказался сразу за турникетами. Лифтом почему-то нельзя было пользоваться, и Лялин с Надей пошли по затертой лесенке под низким крашеным потолком среди желтовато-бежевых стен. От некоторых ступеней отвалились большие куски покрытия, пол странно похрустывал, когда они наступали на них. Надя вспомнила, как Лялин рассказывал ей про голубиные косточки в подвале церкви.

Смотровая шла по периметру храма, это было несколько площадок, соединенных переходами. В медных перилах заграждения отражались облака. Надя с Лялиным смотрели на вестибюль метро «Кропоткинская», на сквер, памятник Энгельсу, вдали стоял МИД, за ним показывались высотки Москва-Сити. Они разглядывали дома, находя знакомые здания. Отсюда все казалось удивительно близким. Со следующей площадки Надя фотографировала Кремлевские башни и Москву-реку, на правом берегу – высотку на Котельнической.

– У тебя сегодня глаза цвета Москвы-реки.

Лялин улыбнулся, обнимая Надю.

– Ты помнишь, – улыбнулась в ответ она. – А у тебя волосы, как те кудрявые облака.

Надя вспомнила, как дотронулась до волос Повелителя впервые. Сердце прыгнуло, и будто на мгновение остановилось, а ладонь навсегда запомнила мягкое прикосновение кудрей, действительно чем-то напоминающих облако. Когда в тот день она отняла руку – ее сердце билось иначе. Как и сейчас.

Следующая площадка открывала вид на другую сторону реки, на правом берегу – Дом Перцовой. Каждый раз, глядя на него, Надя вспоминала грустную историю, как во время наводнения жена художника Малютина, одного из создателей дома, занимавшего студию в подвале, в ледяной воде спасала работы мужа, а после заболела и умерла от простуды.

На левом берегу она увидела здание фабрики «Октябрь», дальше бронзовый корабль с Петром I и здание Новой Третьяковки. Прямо внизу шел Патриарший мост, а дальше золотились церкви Замоскворечья.

– Смотри, вон наш дом! – воскликнула Надя. – За церковью, видишь?

– А точно! – ответил Лялин. – Зоркие глаза.

– Цвета Москвы-реки.

«Бом», – услышали они – под золотым куполом проснулся большой колокол и закачался: «Бом-бом-бом».

– Сфотографируемся? – Надя подняла телефон.

– Сейчас хороший свет, – ответил Лялин.

Они встали рядом, и Надя нажала маленькую белую кнопку. Она иногда думала, что когда-нибудь, в старости они будут пересматривать эти снимки, вспоминая их счастливые прогулки.

Им так понравилась смотровая, что несколько дней спустя Надя предложила подняться на колокольню «Иван Великий». Она полюбила смотреть на город сверху еще с тех времен, когда в детстве с друзьями забиралась на крышу зеленой девятиэтажки. Они поднимались на последний этаж, потом по лестнице на чердак, сквозь полутьму с воркующими голубями, и выходили на крышу. Черное тепло рубероида, запах пыли, ветер и их район, словно весь мир – как на ладони.

В тот день Наде нравилось все: жара, очередь в кассы, туристы, рамки досмотра, солнце и Соборная площадь, узкая лестница, вьющаяся вдоль кирпичных стен – словно она находилась в центре счастья, вечного и необъятного, какого с ней давно не было. И наверху – их Москва, под синими искрами неба, подсахаренного сладкой ватой плывущих облаков. Надя смеялась, и ветер ерошил и раздувал волосы, и ее синяя юбка становилась похожей на бронзовые колокола, висевшие рядом.