Повелитель

В конце бульвара Лялин спросил, хитро прищурившись:

– А хочешь, я тебе покажу писающего Тимирязева?

– Как это? – удивилась Надя и покачала фляжкой, чтобы проверить, сколько они уже выпили.

– А у вас не было такой шутки? Смотри.

Они обошли памятник Тимирязеву сбоку, и Надя захихикала: если смотреть при определенном ракурсе, действительно казалось, что биолог-естествоиспытатель справляет малую нужду, нимало не стесняясь гуляющих горожан.

– Класс! Как вы до такого додумались?

– Да вот в студенческие годы придумали…

– А ты что окончил?

– Филфак МГУ.

– Так ты не из Лита?

– Это препятствие?

– Да нет, просто я почему-то думала, ты наш.

– А чей же я? Я люблю Литинститут.

– Вот это правильно!

После встречи с Тимирязевым Надя и Лялин свернули в переулки недалеко от ТАССа. Когда в Леонтьевском они проходили мимо двухэтажного желтого особняка, Лялин остановился и достал из кармана маленький фотоаппарат.

– Сколько здесь проходил, все думал – потом, потом. И так несколько лет, представляешь? – сказал он, ловя в объектив центральный маскарон – свирепое лицо бородача, которого тянули за усы два шаловливых ангелочка.

– Несколько лет хотел сфотографировать этот дом?

– Не дом, только маскарон. Я давно собираю фото маскаронов, у меня много альбомов. Сам фотографировал, проявлял, печатал. Если захочешь, как-нибудь покажу…

– А почему именно маскароны?

– Маскарон – душа дома. Это только на первый взгляд они на одно лицо. А если сравнивать, у них тысячи выражений, оттенков, и каждый уникален. Я когда листаю свои альбомы – отдыхаю. Меня это успокаивает.

– Да, ты же и стихотворение прочитал про маскароны на вечере! Мне понравилось. А самый первый в коллекции – какой?

– Самый первый? – Лялин задумался. – Самого первого я сфотографировал, когда передумал поступать в архитектурный. Я когда учился на подготовительных курсах, увидел, как рисуют и чертят другие абитуриенты… Там же все, кроме меня, были дети архитекторов или художников. Однажды задали макет – он клеился из картона, и нужен был прозрачный клей. А раньше таких не было, все желтели, высыхая. И спросил, где такой достать, а они меня спрашивают: «Что, у тебя теннисного мячика нет? А у мамы твоей ацетона для лака?» Я говорю: «Есть, но какое это имеет отношение к клею?» Ребята на меня посмотрели, как на лохматый валенок… Оказалось, этот мячик крошили, потом растворяли в ацетоне, и получался белый клей. В общем, я решил, что лучше не заниматься делом вообще, чем плохо. И вот выхожу я с занятия, иду по улице, оборачиваюсь, а там под окнами маскарон – вообще-то это летучая мышь, но похож больше то ли на упыря, то ли на веселого черта. И смотрит он на меня сверху и ухмыляется. И мне что-то так обидно стало. А я тогда всюду с собой фотоаппарат таскал – архитектуру снимал. Дай, думаю, его хоть сфотографирую в отместку. А потом напечатал, рассмотрел. Стало интересно, что за зверь, почему такая деталь. Ну и как-то втянулся.

– Ничего себе история! А мне кажется, ты был бы хорошим архитектором. Но тогда бы мы не встретились?

– Конечно, встретились бы.

– Где, в Суриковке, на обнаженной натуре?

– На какой еще обнаженной натуре?

– Да нет, это я так, меня все Ася зазывает туда на подработку, позировать.

– И ты хочешь пойти? У тебя проблемы с деньгами?

– Проблем нет. Просто это логично, что художник и модель познакомятся. Ты ведь рисовал бы женщин? Или только маскароны?

– Не только.

В Вознесенском переулке Надя и Лялин завернули во двор Англиканской церкви. Надя подняла голову, глядя на стены из красного кирпича, остроконечно уходящие вверх.

– Если не оборачиваться, можно представить, что мы в каком-то маленьком европейском городе, сейчас выйдем, а вокруг безлюдье, узкие улочки, кофейни… – мечтательно произнесла она.

– А зачем представлять? А давай правда махнем в Париж? Я тысячу лет там не был?

– Я вообще не была.

– Тем более!

– Ну я подумаю.

– Подумай.

Лялин достал фляжку с «Амброй», но вместо того, чтобы открыть, обхватил Надю и крепко прижал к себе. Отвечая на поцелуй, она будто бы ощущала, как бьется его сердце, слышимое сквозь теплую, почти уже зимнюю одежду.

– Рядом с божьим храмом, – покачал головой Андрей Мстиславович, когда дело наконец дошло до «Амбры».

– Хм, – улыбнулась Надя, – Бог всегда нас видит, рядом мы с храмом или нет.

– Это точно. Я бы все же выпил кофе, как ты на это смотришь?

– Кофе? А пойдем в рюмочную!

– На Герцена?

– Где?

– В мое время Никитская называлась улицей Герцена.

– Вот оно что! Ну да, она рядом совсем.

– Часто там выпиваете?

– Не каждый день, но вообще бываем, да.

Миновав белостенную Вознесенскую церковь, они вышли на Никитской и почти сразу оказались рядом с витриной с портретами хлебосольных хозяев, держащих в руках кружки с только что налитым пивом, фруктами и тарелкой с пельменной горой. Сверху на стене висели красные объемные буквы: «Рюмочная».