Повелитель и пешка

В Стрелицы прыгнули, как всегда, прямо от замка, вышли у деревенского колодца и скорым шагом, почти не отвечая на почтительные приветствия, направились к новой избе в том конце, что был отстроен после пожара.

В чистой широкой горнице на лавке лежал старик, совсем седой, выцветший, как старая рубаха, но на вид еще крепкий. Поглядев на длинное, распростертое на лавке тело, Обр подумал, что в молодости этот дядька был и высок, и силен. Рядом суетились женщины всех возрастов: от бодрой старушки до совсем мелкой, едва переваливавшейся на пухлых ножках девчонки. Видно, семья у старика была большая.

Варка опустился на колени перед лавкой, поднял и подержал тяжелую костистую руку, повернулся к Обру.

– Быстро беги к отцу Антону, скажи, дед Лука отходит.

– Какому отцу? – не понял Оберон. Откуда тут отец Антоний из Повенца, суровый встречный, с пути свернуть не дающий?

– Балда! Церковь видел? Вот туда и беги.

Обр, наконец, сообразил, что значит «отходит». Лицо деда было таким же спокойным, до конца бестревожным, как у Нюськи. Стиснув зубы, он бросился прочь. До церкви долетел в пять минут, с разгону ворвался в приоткрытую дверь. Свечи не горели, было полутемно и пусто.

– Отец Антон! – наудачу заорал Обр.

– Ну что ты надрываешься? Неужто опять пожар?

Откуда-то сбоку выполз скрюченный старичок в ряске. Такой же седой и ветхий, как тот, что остался в избе.

– Дед Лука отходит. Господин Ивар приказали идти скорее.

Ссылаться на господина Ивара в Пригорье и его окрестностях было очень удобно. После этого никто уже никаких вопросов не задавал.

Но старичок оказался упрямый. Или, может, малость глуховат.

– Что ж господин Ивар сам не пришел?

– Да он там, это… – разъяснил Обр и напомнил: – Он велел, чтоб скорее. Там уже бабы воют.

– Ничего, не бойся! Дождется меня Лука. Устал он, конечно. Устал. Пора и отдохнуть.

Старичок оказался не только глуховат, но и подслеповат. Долго копался, ощупью, трясущимися руками собирая какие-то нужные в его деле вещички, потом прихватил стоящую у двери клюку и ушел. А Оберон остался. Возвращаться в эту проклятую горницу у него не было сил. Авось не убьют там Варку. Все свои, пригорские.

Церковь была почти такая же, как в Малых Солях, только поменьше и вся деревянная, из светлой легкой сосны. Из купола падал широкий столб света. Обр лег на пол и принялся смотреть вверх. Побыть бы снова маленьким галчонком. Этот, которого он во время облавы заколол, тоже, небось, ребенком был. В рубашонке бегал, мамку звал. И тот, которого на повозке по башке кистенем шарахнул, и тот, которого багром. Их тоже, наверное, матери как-нибудь ласково называли. А у Матвея из Малых Солей, который совсем зря подвернулся, у того у самого дети.

– Ну че мне делать? – спросил Оберон. – Не галчонок я. Коршун. Даже хуже. Коршун хоть сам выбирает, кого когтить, кого помиловать. А мной-то всю жизнь вертели, как тупым палашом. Нож – он и есть нож.

В крови по самую рукоятку. Что я, такой, могу для нее сделать? Что бы ни делал, только хуже выходит.

Теплый солнечный свет лежал на лице. В луче плясали пылинки. Тихо было в Стрелицкой церкви. Даже с улицы ни звука не слышно. Завыть, что ли? Да, как же. Не в лесу, небось. Щас этот дедок вернется и наорет. Скажет, что нельзя тут валяться. Обр встал, но уходить не хотелось. Прошелся вдоль иконостаса, пытаясь догадаться, что ж такое и зачем нарисовано. У одной иконы заметил подвешенный кораблик. Моление за тех, кто в море. Надо же, до моря и за неделю не доберешься, а кораблик висит.

Кроме кораблика, здесь же на шнурочках были подвешены разные цацки. Вроде как подношения по обету. Колечки, сережки. Небогатые, особому богатству тут взяться неоткуда. Оберон тронул пальцем одну сережку. Цацки закачались, зазвенели тихонько. А это что такое. Тоже серьга? Да вроде нет. Никакого крючка или шпильки незаметно. На руке тоже носить нельзя. Кольцо с кольцом. Одно золотое, другое серебряное. Сцеплены друг с другом, как звенья цепи. Странная штука. Должно быть, и вправду кусок дорогой цепи. Пожадничал кто-то всю жертвовать. Обр взял цацку в руки, чтоб рассмотреть поближе, слегка потянул, проверяя на прочность – и цепочка распалась. Серебряное звено осталось у него в руках, золотое покачивалось на шнурочке. Дурак. И тут все испортил. Оберон попробовал соединить их снова, но не тут-то было. Кольца были сплошными, гладкими.

За спиной раздался тихий кашель, шуршание, перестук клюки. Как всегда, не везло. Отец Антоний вернулся в самый неподходящий момент. Сейчас начнется.

– Я ничего не брал, – громко сказал Обр, – только смотрел.

– Отошел Лука наш, – подняв на него туманные серые глаза, сказал отец Антоний. – Успокоился.

Прошелестел, прошаркал к замершему у иконы Оберону.

– Ну, что тут у тебя?

Обр протянул ему раскрытую ладонь с серебряным кольцом.

– Вот. Я ничего не делал. Чуть тронул, оно и развалилось.

– Развалилось, говоришь?

Отец Антоний снял шнурок с золотым колечком, посмотрел внимательно.